Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Эту историю я слышала много лет назад от рава Йедидьи Мената, а совсем недавно — от рава Шнира Гуаты.
ТаЗ — великий раввин, законоучитель и мудрец, — когда пришлось бежать от погромов и бесчинствующих банд, после долгих скитаний прибыл с семьей в город, где его никто не знал. Уже при его жизни люди знали, что есть такой великий ученый, автор «Турэй Заав» — мудрец, каких мало в поколении, но в лицо его мало кто знал. Тогда человек мог при желании оставаться «анонимным» и окружающие не догадывались, с кем им выпала честь общаться.
И раби Давид спросил у жены: согласна ли она поддержать его, если он будет вести жизнь простого никому не известного еврея? Ведь в общине того города, из которого они бежали, он был всем известен, а здесь — нет. И ТаЗ спросил согласия жены на то, чтобы ему работать, сколько нужно для пропитания, а всё остальное время — учиться в синагоге вместе с остальными, вести жизнь тихую, скромную и так достичь настоящего служения Б-гу: без громких слов, почета и всеобщего признания?
Потому что на самом деле почет, признание, всеобщее уважение уводит еврея от истинного служения и уменьшает его награду на Небесах…
И так оно и повелось. ТаЗ уходил в синагогу, видел там свои книги на полках, но книги молчали, не выдавали его. Он вместе с другими слушал уроки раввина между Минхой и Мааривом и наслаждался тишиной и полным погружением в учебу, когда никто не задает вопросов, никто не отвлекает, никто даже лишний раз не поздоровается…
И это было хорошо, но кончились деньги. И рав пошел искать работу. А что он умеет делать? Он разбирается в том, что является пригодным в пищу (кошерным), а что — нет, какая шхита (кошерный убой скота) правильная, а какая — нет, какие вопросы по еврейскому Закону легкие, а какие — сложные, и как их решать.
Он устроился на работу в городскую мишхату, туда, где делали шхиту кошерным животным. Хозяин принял его и был очень доволен. Прежде он посылал вопросы раввину города — это и долго, и мясо портится, пока посыльный отнесет, пока посыльный принесет, а тут рядом менакер знающий свой. А хозяин мишхаты был человеком простым, но, столько лет проработав в своей области, видел, кто разбирается в законах шхиты. И людей повидал, поэтому сразу понял, что менакер — человек благочестивый и ученый.
Но раввин города привык, что из мишхаты ему все время посылают части туши говядины, или кур, или какое-то другое мясо — чтобы он посмотрел проблематичное место и вынес решение: кошерно это или нет, можно это есть или нельзя. Рав не хотел ошибиться, ведь бывает много спорных неоднозначных случаев. Есть элементы — сгустки крови, не до конца извлеченные жилы или внутренние органы, — по которым можно видеть, что животное болело. В таком случае, если ясно, что оно бы умерло от этой болезни в течение года, оно уже сейчас считается некошерным и рассматривается как падаль, запрещенная в пищу.
Поэтому раввин всегда в непростых случаях, о которых его спрашивали из мишхаты, выносил решение согласно устрожающему мнению, т. е. запрещал мясо этого животного в пищу, чтобы не допустить страшного нарушения — употребления в пищу некошерного.
И тут он обратил внимание, что уже давно никто ничего не приносит из мишхаты, никто не задает вопросов. И это странно. Раввин думает: у них что — кончились все вопросы? Или они закрыли предприятие? Но в городе есть мясо, значит, они продолжают работать, продолжают делать шхиту. Как же так — нет сложных случаев, требующих рассмотрения специалиста?
И рав посылает посыльного узнать: что происходит? Почему перестали приходить от них?
И вот заходит посыльный — служка — в мишхату:
— Я от раввина города. Он спрашивает, почему вы перестали присылать вопросы? Что, кончились вопросы?
— Какое «кончились»? — отвечает хозяин. — Не кончились! Тут было море вопросов! Но, Слава Б-гу, у нас теперь работает менакер, реб Довид, мы ему всё показываем, и он решает, что кошерно, а что — нет.
Служка это слышит, и ему становится плохо.
— Ты знаешь, как это называется?
— Как это может называться?
— То, что этот человек делает, — это неуважение к авторитету Торы. Человека, который будет решать такие вопросы, только раввин города может назначить. А этого никто не назначал, и он устанавливает закон, не согласовывая решение с мнением рава города…
Служка идет к раввину, и ноги его не слушаются. Потому что это страшное дело: шутка ли — сам себя назначил, сам стал менакером, не пройдя проверку у раввина города… И как о таком событии прикажете сообщить?.. То, чем этот человек — менакер — занимается, это подсудное дело. Суд Торы, шутка ли?
Служка приходит к раву:
— Ну что, они сказали, почему три недели у них не было вопросов?
— Были вопросы, как же, были…
— Ну, так почему они не присылали?
— У них там… сейчас новый человек, менакер, он для них всё решает…
— Понятно, — говорит рав и созывает собрание, приглашает самых уважаемых людей города. Они вызывают менакера и спрашивают его, на каком основании он самолично начал выносить постановления о кошерности мяса, которое едят все члены общины?
Менакер отвечает, что он новый человек в городе, ему нужна была работа, это то, что он умеет делать и т. д.
Выслушали его и постановили, что за такое вопиющее нарушение полагается суровое наказание. У столба позора будет сидеть три дня, чтобы все видели: человек сам себя назначил на должность, от которой зависит соблюдение кашрута во всей общине.
Тюрем у евреев в те времена не было. Был, наверное, городской воришка, как и городской сумасшедший, а также обязательно городской лодырь и весельчак, и свой Фишель, разумеется, но вот тюрьмы не было.
И ТаЗа поместили в такую будку возле входа в синагогу: того, кто там сидел, все входящие видели, и это было позором. Если бы он признался, кто он такой, что он — автор сборника респонсов (ответов на вопросы по еврейскому Закону), которые изучают все законоучители поколения, его бы тут же выпустили, еще бы и каялись сильно.
Но он не хотел… можете такое себе представить? У человека есть возможность избежать позора, а он этого не делает по духовным соображениям… Если обычного человека поставить в такую ситуацию, он тут же закричит: не нужно мне ничего, только выпустите меня отсюда-а-а-а!!!
А ТаЗ молчит. Возможно, он считает, что позор смывает его грехи (есть у позора такое свойство). ТаЗ предпочитает оставаться неузнанным, неизвестным, «анонимным» потому, что так душа его будет чище, не прилипнет к ней даже крупица гордыни, жажды утвердить свое мнение за счет других. Никакие дурные свойства человека, наделенного властью и влиянием, не проявятся в нем, и будет он чист перед Всевышним, и служение его Б-гу будет чистым…
А то, что другие смотрят? А то, что другие всякое про него скажут? Да какая ему, в сущности, разница… у него совсем другая точка отсчета, другое определение того, что важно и что значительно в жизни…
Время близится к субботе, евреи выходят из синагоги. Кто торопится домой, помочь в субботних приготовлениях, кто — использовать для торговли оставшиеся до субботы часы, чтобы и выручку получить, и успеть закрыть лавочку заблаговременно, кто на базар спешит, но не продавать, а покупать: вино, сладости детям, свежую рыбу или птицу, а если повезет и попадется хороший кусочек свежей говядины, то и его прикупить не помешает…
Да, кстати о птице…
По ступенькам стремительно пустеющей синагоги неуверенно поднимается девочка. В руках у нее промокший пакет, из которого капает какая-то жидкость. Она крепко-крепко держит его своими маленькими ручками и не решается зайти внутрь.
Вытянула шею и пытается рассмотреть сквозь приоткрытую дверь, есть ли кто-нибудь внутри, но никого не видит. Потом толкает дверь и заходит в синагогу.
Через несколько минут она выходит. На ней лица нет. Она осторожно спускается по ступенькам, как будто не видит. Она и на самом деле не видит, у нее в глазах слезы, они капают на платье, перед глазами всё расплывается.
— Девочка, что с тобой, что случилось?
Она радуется, что кто-то видит ее, и с готовностью отвечает. Ей и в голову не приходит, что тот, кто говорит с ней из-за досок, — еврей, помещенный туда за преступление против общины.
— Это курица! — она поднимает пакет и показывает ему. Мама сегодня купила, а она возьми и окажись с вопросом. Это некошерная курица, ее нельзя есть, так рав сказал…
— Значит, нельзя! Что можно сделать…
— Так не может она быть некошерная! — почти кричит девочка, и из глаз ее брызжут слезы размером с горошину. — Это же курица на субботу! Мы ее так ждали!
— Субботу?
— Курицу!
Она утерла слезы рукавом и продолжила:
— Теперь у нас не будет курицы на субботу, а я не хочу есть яблоко или луковицу без курицы. Я хочу курицу, понимаете?.. – закончила она шепотом.
— Покажи курицу.
— Что? Как я ее покажу? Она не пролезет…
— Пролезет. Вот тут щель пошире...
Она торопливо и неловко протолкнула курицу (это была маленькая и тощенькая курица) сквозь щель в досках, и ТаЗ начал внимательно осматривать птицу со сторон.
— Ну что? — спросила девочка нетерпеливо. — Что там с ней?
Что с курицей и что с галахической (из области еврейского Закона) проблемой, ТаЗу было понятно. Этот вопрос, этот самый, он рассматривает в своей книге, и там всё написано черным по белому.
Но вот что с ним будет?
ТаЗ думает об этом с полминуты и говорит девочке:
— Поднимайся обратно по ступенькам, зайди в синагогу и скажи раву: «Есть книга “Турэй Заав”, там написано в симане куф-йуд (параграфе 110), сэиф далет (подпараграф 4), что эта курица — кошерная, ее можно есть. Ты поняла, как надо сказать?
— А-а-а… Книга “Турэй Заав”, симан… как?
Она повторяла несколько раз, пока он не убедился, что она ничего не напутает и раввин с ее слов сразу найдет это место в книге.
Она снова поднимается по ступенькам, заходит в синагогу, подходит к раву и прерывающимся от волнения голосом говорит:
— Квод а-рав (уважаемый раввин), а…
— Что тебе, девочка? Это ты была с курицей?
— Да, я… Она кошерная, так написано в книге “Турэй Заав”!
— Что?! Что ты сказала?
— Написано в симане куф-йуд, сэиф далет, что эта курица — кошерная!
Что остается раву делать? Такое аргументированное заявление, с цитированием источника постановления! Раввин встает, подходит к книжной полке, достает книгу (эта книга была почти везде, только автора в лицо не знали), открывает нужную страницу, читает… Берет из рук девочки курицу, рассматривает ее и медленно произносит: «Кошерно… На, возьми… Это кошерно…»
Девочка подпрыгивает от радости, хватает курицу и спешит к выходу, но раввин останавливает ее:
— Подожди, девочка, откуда ты знаешь, что тут это написано? Кто тебе сказал?
Она уже одной ногой в дверях, быстрее домой!
— Кто? Не знаю, как его зовут… Тут сидит, у входа… В такой потрепанной одежде! Я могу идти?
— Можешь, можешь, — отвечает рав и садится на стул.
Это что же получается? Там, у входа в синагогу, сидит человек, который, едва взглянув на «сомнительную» курицу, уже знает, где описана подобная проблема? Это должен быть гений! Так знать, что где написано по какому вопросу? Это должно быть еврей огромных знаний!
Раввин выходит из синагоги и обращается к менакеру:
— Послушайте. Силой, данной мне общиной города, в качестве раввина этого города я требую, чтобы вы сказали, какое ваше настоящее имя, кто вы?
Менакеру не остается выбора: речь идет об уважении к раввину города!
И он говорит:
— Меня зовут Давид Сегаль а-Леви, я автор «Турэй Заав».
Раввин падает ему в ноги:
— Простите меня, простите нас, откуда нам было знать? С этого момента Вы — раввин этого города!
Рав созвал всю общину, люди пришли несмотря даже на то, что это была пятница. Виданное ли дело — рав экстренно созывает всю общину?! И раввин сказал:
— От своего имени и от имени всей общины я хочу покаяться и попросить прощения у величайшего мудреца нашего поколения — автора «Турэй Заав».
Все оглядываются и шепчут:
— Где Турэй Заав? Тот, кто рядом с равом сидит? Это же Давид, мы его знаем, Давид-менакер.
— Этому еврею, — продолжает раввин, — мы нанесли страшное оскорбление. И просим его простить нас и принять наше назначение: быть раввином этого города!
Это было что-то неслыханное! Никогда еще жителям города не приводилось быть свидетелями такого небывалого «переворота» — от позорного столба к почестям от раввина города, из темницы к яркому свету освобождения.
Только для самого раби Давида это не было светом освобождения. Он предпочел бы позор у входа в синагогу почету и влиянию. Для него почет и власть и были настоящей темницей.
— Скажи, — спросила через несколько часов жена, — когда ты послал ребенка обратно в синагогу, ты ведь знал, что так будет? Знал, что они поймут, кто ты, или заставят тебя признаться?!
— Конечно, знал, что так будет…
— Так почему ты готов был терпеть позор и не признаваться, а тут вдруг в один момент практически послал раву города сообщение: «Я знаю наизусть всю книгу “Турэй Заав”».
— Это так…
— Так объясни мне…
— Я не хотел, чтобы плакала маленькая еврейская девочка…
Теги: Мудрецы Торы, Между людьми
