Пианино

Пианино пришло перед самым праздником Суккот. Мои родители незадолго до этого приехали в Израиль, и это был их багаж, приехавший морем и отправленный к ним, и только пианино высадили здесь, у нашего подъезда. До этого были долгие, страстные и бестолковые разговоры с конторой, ведающей доставкой: может, Сохнут или порт, или уже не помню что. Но, в конце концов, в один из дней пианино выгрузили перед нашим подъездом — в немыслимом деревянном ящике, похожем на саркофаг. Я и тогда не совсем точно знала, как должен выглядеть саркофаг, да и сейчас, через двадцать лет после этих событий, положение не улучшилось, но мне казалось, что именно так он должен выглядеть.

Трейлер, развозивший семьям их багаж и доставивший это немыслимое дело, отчалил, громыхая, во мрак ночи. Давид — мой муж — и я внимательно посмотрели друг на друга, ища ответа на простой вопрос: и что нам сейчас с этим делать? Время — полвторого ночи. Оставить внизу у подъезда? Пианино всё же, как вот так взять и — оставить? К тому же, оно проделало такой путь по морю, как-то неловко… и даже, можно сказать, безответственно. Взять домой? Немыслимо! Квартира на третьем этаже, все грузчики давно спят.

Пианино стояло темной громадой в неверном свете южной ночи, угрожало, ждало пристанища и обвиняло в бездействии.

Рожденная отчаянием, как оно всегда бывает, мужу пришла блестящая в своем безумии идея. Он сбегал домой, захватил черную гуашь, и, стоя так, чтобы свет луны падал через плечо, а его тень падала на подъездную дорожку, начертал на деревянном саркофаге таинственный знак… который должен был отпугнуть воров на ближайшую ночь.

— А как же арабы? — спросила я, дрожа от озноба и страха, что нам за это влетит (от кого — не знаю, но влетит точно). — Арабы таких знаков не знают…

— Многие арабы учились в России, они знают.

— А бедуины в шатрах? Они точно этот знак не поймут!

— Так им — зачем им пианино? В шатре! Овцам, что ли, играть? Шостаковича?

— А что такого… Они что — не люди?

Начертанный черной гуашью, освещенный луной на темном саркофаге пианино красовался знак радиации…

А наутро!..

А наутро нас разбудил не просто стук в дверь. Не просто стук! Улётное соло на ударной установке по сравнению с этим барабанным грохотом по двери — это просто нежное пение жаворонка над весенним полем. Вот что пришлось выдержать двери нашей многострадальной съемной квартиры. Мы прошлепали к двери, в недоумении соображая, что сейчас полшестого утра и что нас перепутали с городской пожарной командой.

За дверью толпились полицейские. Это было что-то новенькое. Соседи, подпирая полицейских, сгрудились на лестнице взволнованной толпой. Но это — ничто по сравнению с тем, что ждало нас внизу у подъезда: волна негодующих соседей («И что это все вскочили в такую рань?»), полиция, мигалки. Честной семейной паре, до этого не привлекавшейся к ответственности, стало слегка не по себе. Вроде, никого вчера не убивали… и не грабили… по крайней мере, в открытую… Может, за арбуз не доплатили?..

— Это ваш контейнер? — спросил полицейский, стоя от нас на безопасном расстоянии.

— Наш, — пролепетали мы.

Соседи выдохнули что-то неразборчивое и недружелюбное.

— Вам что, неизвестно, что запрещено ввозить в город подобный груз?

— Мы не знали. Это просто…

— Это не просто!!! — гремел полицейский. — Это нарушение того-то и того-то, и того-то…

Долго мы с ними разбирались, долго они не могли взять в голову, что это просто шутка.

Кое-как все разошлись, взяв с нас множество подписей под кучей бумаг. И зарегистрировав всю процедуру и наши вытянутые физиономии. После этого найти грузчиков оказалось сложнее, чем представлялось вначале, но и с этим мы как-то справились. Рядом была стройка, и кое-кто из рабочих, не учившихся в России, взялся поднять многострадальное пианино на третий этаж.

Они имели виды на этот ящик — обшивку пианино из грубых толстых досок, но не получили их. Через пару дней после этого начинался Суккот и мы, верные себе «олимы ми-Русия» (репатрианты из России), у которых всё идет в дело и ничего зря не пропадает, решили, что такие доски, такие платы пойдут на строительство сукки, увеличат ее периметр. И такой она и вышла, наша первая сукка. Одна стена была вполне конвенциональная, израильская — из тонких фанерных плат, а другая — из настоящих толстых досок, больше подходящих для строительства летнего сарая для пил и лопат.

За час или два до начала праздника я оторвалась от плиты и спустилась вниз, посмотреть, как выглядит наша первая сукка.

И тут меня охватило волнение. Она стояла притихшая, торжественная, нарядная как невеста, которую собирали на свадьбу всей деревней. Еще не верящая в то, что великий день настал. По стене плакаты с видами Иерусалима, наискосок  цепочка из бумажных колец, на ней  несколько вырезанных из цветной бумаги снежинок — не спрашивайте, какое это имеет отношение к сукке, да еще на юге Израиля, но так мы когда-то делали в детском саду…

Но самой волнующей была жирная надпись, выведенная по смазанному черным трафарету на деревянной плате, защищавшей когда-то пианино, а теперь странным образом ворвавшейся в нашу тихую сукку:

«СВЕРДЛОВСК-СОРТИРОВОЧНАЯ».

Было от чего вздрогнуть!

И вдруг всё встало на свои места…

Именно «СВЕРДЛОВСК-СОРТИРОВОЧНАЯ»… именно так, а не иначе.

Если представить на минуту, сколько поездов прошло мимо этой станции, сколько стояло там часами еще до войны или во время эвакуации… сколько евреев из проходящих там поездов смотрели на эту станцию — ворота в Сибирь — из теплушек или из зарешеченных окон и расставались с надеждой еще когда-нибудь увидеть еврейский праздник... И пусть эта надпись, эта станция, впитавшая в себя столько расставаний и скитаний, и разбитых судеб… пусть теперь она послужит празднику, станет частью стены, гранью дощатого кубика простого шалаша, олицетворяющего веру…

И я оцепила эту надпись роем снежинок.

Кнопки на редкость хорошо входят в настоящее дерево.

"СВЕРДЛОВСК-СОРТИРОВОЧНАЯ" видела на своем веку и метели, и снежные заносы, и сугробы непомерной величины, и на бумажные снежинки в своем окружении взирала, должно быть, с изумлением.

Новая реальность всегда вызывает изумление...

Теги: Суккот, История из жизни