Уроки выживания

Увидев эту элегантно одетую пожилую женщину, вы бы ни за что не догадались, какое прошлое стоит за ее прищуренными глазами. И хотя, вообще внешность человека довольно обманчива, и с успехом заштриховывает все в один цвет, все-таки отдельные проблески самобытности личности нам иногда удается подметить: в том, как человек себя держит, как говорит, как слушает, как реагирует.  Хотя в этом фиговом листе обычного среднего вида, который люди примеряют на себя перед выходом на улицу, содержится большая доля милосердия: кто бы согласился ходить по улицам, зная, что его прошлое, открытое любопытному глазу,  вышагивает перед ним?

На вечере, собравшем учениц старших классов и их мам, было шумно и весело. Девочки и молодые девушки переговаривались между собой, их мамы, встретив знакомых и подруг, не отставали от них.  Не похожа случайная встреча на улице, на встречу, когда ты сидишь в зале и наслаждаешься вечером, то есть немножко гамом, немножко шумом, пытаясь поговорить с подругой, сидящей  в четырнадцатом ряду,  сквозь вереницу девочек, пробирающихся перед  тобой к своим местам в партере.

Вот такой была обстановка, когда на сцену вышла рабанит В., и в зале постепенно стало тихо.

"Я помню себя с четырех лет. Я была очень упрямая девочка, и мама, уходившая на работу за стены гетто на целый день, приказывала мне никуда не уходить из дома. Это было нелегко. Во-первых мое любопытство и несдержанная непоседливость, а во-вторых я все всегда делала наоборот, чем то, что мне говорили. Но тут в голосе мамы слышались такие нотки, что я беспрекословно подчинялась и целый день проводила в комнате, даже к окну не подходила.

Где папа никто не знал, и даже, кажется, мама смирилась с тем, что больше его не увидит… По крайней мере, она никогда о нем не говорила и на мои вопросы не отвечала. Вопросы ребенка иногда могут причинить такую боль. Но я этого не понимала, мне было только четыре года".

В зале стало совсем тихо. Даже отдельные шепотки стихли. Опоздавшие уже не пробирались к своим местам, а стояли на ступенях вдоль стен. В Израиле очень чутко относятся к воспоминаниям тяжелых лет.

"Мы провели в гетто два года, и положение все время ухудшалось. Мама все меньше времени проводила дома, она или уходила на работу, или пыталась из еще оставшихся у нее украшений выменять какую-то еду. У нее это было навязчивой идеей – она боялась за меня, дети умирали от недоедания, и мама не жалея себя, рыскала повсюду, чтобы только  накормить. Она отдавала все, что ей удавалось найти, и свой паек  и уверяла меня, что уже ела. И я верила…

У меня не было игрушек. Были шишки, которые я ставила в ряд и осенние листья, которым я шептала свои детские сказки. Мне казалось, что листья поймут. Они тоже были оторваны от дерева, от своего привычного места, они тоже пожелтели и ссохлись, как и люди в гетто, и они, как и мы, оказались на чужом месте и могли только вспоминать прежний шорох и  радостный вздох свежей летней листвы, когда по ней стучал парной дождь…

У меня были листья, я ими дорожила и играла, пока они не рассыхались. Они рассыхались и от них начинали отламываться кусочки, склеить  их было нечем. Тогда  я  хоронила их, как бывших друзей. Странные игры были у детей в гетто. Сегодня, когда я рассказываю об этом своим внучкам, я вижу, что они, имея кукол и коляски, не понимают, как можно играть в листья. И я рада, что они не понимают. Так лучше, так и должно быть.

Положение в гетто ухудшалось. Мама знала это, и хотя не говорила мне ничего, но говорить и не требовалось. Немногие оставшиеся в гетто дети научились понимать язык жизни без слов.

Взрослые не посвящали детей в свои планы, тогда воспитание было другое. Дети принимали и подчинялись. Я чувствовала, что мама нервничает больше обычного. От других детей я слышала (хотя жили очень тесно, но других детей я редко видела, их мало осталось и их прятали) о бункерах, которые готовили взрослые. Но мама, как она сама потом мне рассказала, не доверяла бункерам, она хотела вырваться со мной из гетто и все время искала путь.

Однажды ночью она разбудила меня, спали мы в одежде, помогла надеть пальто и, приказав молчать, повела за собой. Мы вышли из дома в полной тишине. Под ногами скрипел снег. Мама показала мне, чтобы я шагала одновременно с ней, чтобы была слышен только один идущий человек. Я ничего не спрашивала. Достаточно было одного маминого красноречивого взгляда, чтобы заставить замолчать - это меня, крайне болтливого и нетерпеливого ребенка.

Мы долго шли, потому что шли медленно, опасаясь за каждый шаг. Наконец подошли к забору гетто. Там стоял охранник. Я испугалась и хотела убежать, но мама в тот момент, когда я дернулась, крепко схватила меня за руку. Она вытащила из маленького мешочка свои золотые часы и обменялась с охранником несколькими словами.

 Мы  шли вдоль забора гетто, охранник шел некоторое время за нами, и вдруг мама толкнула меня в лазейку и сама протиснулась за мной. Мы оказались снаружи… Было темно. Вокруг  – снег и сугробы. Мы, проваливаясь в снегу и поминутно оглядываясь по сторонам,  начали  удаляться от забора гетто. За нами в ту же лазейку вышел еще один еврей. Мама кивнула ему. Она крепко держала меня за руку. В небольшом отдалении от забора гетто шли темные сараи. Мама оглянулась по сторонам, и мы, как две бездомные кошки, побежали к этим сараям и спрятались. Я очень устала и хотела спать. У меня не было больше сил идти. Мама хотела, чтобы мы, отдохнув, продолжили дальше, но мои ноги заплетались. Мама попробовала нести меня на руках, но выбилась из сил и опустила  на снег. Я хотела есть, было холодно, но плакать я не посмела. Кое-как я заснула, мама до рассвета не сомкнула глаз.

Когда стало светать, она разбудила меня. Надо было идти дальше. Мы стали медленно, прячась за сараи, продвигаться дальше. Недалеко виднелись крестьянские избы, мама показала мне на них и махнула рукой. Я поняла, что когда мы дойдем до них, то она попробует постучаться и попросить еду.

Внезапно резкий крик по- немецки. Мы спрятались за сарай. Крик раздавался с другой стороны. Мы увидели того еврея, который выбрался из гетто вслед за нами. Он бежал, тяжело проваливаясь в снег, и за ним гнался немец.

К этому времени совсем рассвело и мне это отчетливо врезалось в память. Немец догнал еврея, он был сильнее, за ним не было двух с половиной лет полуголодного существования. Немец убил того еврея прикладом ствола. Нас он не заметил. Крикнул что-то и ушел по направлению к гетто.

Мама ждала, когда он уйдет совсем. Потом, оглянувшись по сторонам и будто на что-то решившись, потащила меня в сторону лежащего на снегу еврея. Я не понимала, зачем мы идем в ту сторону, когда нам надо убегать как можно быстрее, пока никто нас не видит.

Но мама знала, что она делает. Мы подошли к убитому. Я в ужасе смотрела на него. Это был наш сосед по гетто.

- Смотри внимательно. - приказала мама.  – Лучше быть таким как он.  - она показала на окровавленного еврея, - Лучше быть сто раз таким, как он, и быть убитым, как он, чем один раз быть убийцей.

Мне было страшно смотреть, я спряталась за маму, но  заставила меня еще раз взглянуть на него.

Половина его лица и снег рядом были залиты кровью, которая ярко выделялась на белом сугробе.

Убитый еврей лежал, широко раскинув руки, будто пытался взлететь. Он и взлетел туда, откуда ни один убийца не в силах его достать.

Прошло много лет, но и теперь, чуть я закрою глаза, –  этот еврей с раскроенной прикладом головой, на снегу – перед моими глазами.

Лучше быть так – как он, и не быть убийцей.

 На всю жизнь этот мамин урок  влиял на меня в самых разных областях. Я никогда не могла поднять руку на беззащитного, будь то человек или  мелкое животное.  Я не подниму руку на беззащитного, не только в физическом, но и в нравственном понимании.

 Например, я много лет я проработала учительницей в школе, и мои коллеги по работе всегда знали: я никогда не  выгоняла  ученика из класса, как бы он себя ни вел, я действовала  другими методами.  И никогда не поддерживала    исключение какого-то ученика или ученицы из школы.

Я не желаю быть судьей и наказанием для беспомощного человека.

…Я видела того убитого еврея на снегу.

История, как известно, повторяется. Мы живем в непростое время. И слова моей мамы и сегодня звучат в нашем мире, как и тогда.

За те месяцы, когда мы с мамой, словно полевые мыши, прятались то  в лесу, то в стогах сена, мама проявляла фантастическую находчивость, чтобы выжить. Она говорила мне: "Никогда не поддавайся отчаянию. Всегда ищи решение. Пусть это будет частичное решение, но ищи его. Нет безвыходной ситуации. Есть человек, потерявший надежду."

Теги: Воспитание, Вечность, Катастрофа, Между людьми