"Под лежачий камень сироп не течет". Рассказ

Это был последний посетитель Томера Каца — финансового консультанта — на этот день. Томер потянулся, выпил кофе, поданный секретаршей, и еще раз взглянул на запись: да, это последний  — Аарон Ласкер, директор школы, да-да, войдите, добрый вечер.

Ласкер сел напротив Каца, выложил на стол бумаги, на который Томер Кац пока даже не взглянул, — он всегда предпочитал понять, с кем имеет дело. Ласкер, волнуясь, приступил к изложению своего дела.

— Я, как вы поняли, директор школы. Наша школа имеет очень мало государственных субсидий, и нам приходится выкручиваться самим. Вот тут, — он положил руку на бумаги, — вот тут вся документация. Цель моего визита к вам — получить у вас помощь, практические рекомендации, как нам наиболее рационально использовать имеющиеся у нас средства, сократить расходы, не знаю, право, куда их еще сокращать… Ну, да вам виднее… И всю организацию — не только бюджет, а именно организацию — используя все имеющиеся у нас ресурсы — у нас замечательные люди работают — поставить на более продуктивные рельсы.

Томер Кац внимательно выслушал директора, потом тщательно расспросил его, попутно делая заметки, и в завершение беседы они условились о новой встрече, после которой у Аарона Ласкера была детально составленная программа, которой он остался вполне доволен, и как оказалось, не зря.

На бланке счета, который, как они  договаривались, Томер Кац прислал в канцелярию школы, черным на голубоватому было напечатано: «Оплачено излишним весом тридцать  лет назад».

Секретарша прочитала  это раз, другой, третий, посмотрела на обороте — проверить, нет ли там пояснений — но там пусто, и стала медленно соображать: это у нее от жары замедление мозговой деятельности или у того, кто это написал? Она встала, открыла топку кондиционера, забросила туда лопату угля, открыла вьюшку, чтобы была тяга, выпила стакан холодной воды и прочитала снова: «Оплачено излишним весом тридцать  лет назад».

***

Небо было голубым, как эмалированная кастрюля, в которой ваша бабушка готовила борщ на даче. Ну, хорошо… не борщ — гречневую кашу, неважно. Облака таяли, как сладкая вата в пухлых пальцах карапуза. Рони сидел на каменной балюстраде, отставив правую ногу в грозящей разъехаться (скажем не так деликатно, скажем «лопнуть») кроссовке и держа левую руку, как держит микрофон популярный певец. И выражение лица у него тоже было такое… певческое… к концу третьего куплета, перед самой надрывной нотой. Но надрывная нота все не звучала, потому что Рони — с чего бы это ему надрываться? Сиди себе… послав тихонько диетолога с его советами, наслаждайся мороженым, истекающим шоколадным упоением, держи наготове вторую пачку и…

Если мы передвинем камеру левее, ну, или правее, неважно, смотря с какой стороны вы смотрите и как вам привычнее читать — справа налево или слева направо, так вот, передвинув камеру вбок, вы обнаруживаете сидящее на небольшом расстоянии от двадцати + летнего Рони человеческое дитя, находящееся на противоположной шкале… Чего? Да чего там мелочиться, да всего-всего.

Ну вот, хотя бы. Под тонкой футболкой торчат худые лопатки. Раз? Выражение того, что в просторечии именуем лицом, — два? Настроение Рони можно сравнить с настроением котенка, греющегося на солнце в погожий летний день (в России «погожий» — чтоб вас не слишком заливало, а южнее по карте, там, там, где буквы в атласе вылезают в море, даром, что не мокнут, «погожий» — чтоб вас не слишком допекало). Да, так мы остановились на настроении второго всадника, оседлавшего парапет. Так его настроение можно сравнить с настроением того же котенка, когда его злющая хозяйка вышвыривает шваброй за дверь. Так, с этим разобрались. Дальше.

Рони сидел, почти не шевелясь, если не считать осторожных ритмичных движений «микрофоном» по языку, таких, чтобы случайно не утратить ни одной капли ценного груза, в то время как его сосед по камере (по нашей, гонконгского производства по японской лицензии, кинокамере) поджимал то одну, то другую ногу, то свешивал их по одну сторону балюстрады, то вновь садился верхом.

И в завершении экспозиции заметим, что голову Рони покрывала маленькая кипа, а голову его юного приятеля беззастенчиво и беспрепятственно жгло послеполуденное солнце.

В руке у последнего был зажат пакет, на котором огненными буквами жгла надпись: «Доритос Эш Хариф».

Когда человеку хорошо, ему хочется, чтобы всем было хорошо. (Не будем, из человеколюбия, выводить обратнопропорциональное отношение). Рони, чей внушающий почтение объем скрывал в себе чуткую душу, протянул царственным жестом руку и спросил товарища по взнузданному ими каменному коню — «Будешь?»

Второй товарищ (точные приметы можно получить у классного руководителя) даже головы (по поводу содержимого которой у классного руководителя были конкретные убеждения) не повернул. Точнее, обладатель этой ценной головы, если расценивать по количеству вихров, а не знаний, помотал ею, что означает на языке пяти континентов, кроме некоторых балканских стран, — «нет».

Несколько пинг-понговых пререканий, когда с одной стороны — энергичное кивание, а с другой — вялое пожимание плеч, — и шоколадно-мороженое изделие фирмы Магнум перекочевало из рук в руки.

Внеся таким образом свою лепту в построение дружбы и братства, Рони был вправе ожидать платы в виде небольшим ручейком потекшего разговора. Но если что и потекло, то это молочные реки шоколадного подтекста по подбородку новой жертвы атаки сливочных калорий.

Однако уже сказано в Талмуде, что «знаменателен глоток тем, что сближает сердца». Так что это одна из закономерностей космоса. Поэтому два человека, чей общий путь по этой планете не превышал 34 лет, поедающие мороженое на каменной набережной большого города, быстро нашли путь к сердцам друг друга.

Дошло до того, что десятилетний Томи (от полного Томер) пересказал первому встреченному им толстяку историю своей жизни, крахов, падений и ударов судьбы, постигавших его как из-за угла, так и в лобовой атаке.

Начиная с первого класса, «давка учительница меня любила», «давка» на иврите — это не час пик в метро, это утвердительная частица. Почти настолько, насколько учительница первого класса утвердительно доказывает ученику, что уровень его способностей — нулевой.

Но потом, но потом… густой навар вызовов родителей в школу, замечаний, пререканий и прочая, и прочая.

— Но что, — поинтересовался Рони, делая попытку развернуться к новому приятелю, — что ты такого делаешь? Поджигаешь траву, выбрасываешь из окна школьные компьютеры, вытряхиваешь…

— Нет, — нетерпеливо прервал его Томи. — Я просто терпеть не могу математику. Числа, примеры и все такое.

— А, — протянул Рони, старательно облизывая палочку. — А может, у тебя это… ну… дискальку… ну…

— Что?!

— Ну, типа, в мозгах не хватает нужного… цифрового винтика? А? Вы не проверяли?

— Это у тебя, — насупился Томи и оглядел Рони с ног до головы. — У тебя молнии на животе не хватает…

— Ну что ж, — удовлетворенно протянул Рони, как бы прислушиваясь. — Неплохо для первого раза.

— Мы проверяли насчет винтика в моих… мозгах.

— И?

— Да все нормально. Всего хватает.

— Мой брат, например, тоже математику терпеть не может. Мои родители пошли с ним на проверку и поняли, что у него дискалькулия.

— Что это?

— Это все хорошо, но профессором математики в Гарварде он уже не будет. Он не сильно расстроился, он на скрипке играет.

— Просто учительница математики на меня сразу взъелась.

— А?

— Она в нашем подъезде живет, и я с ее сыном всегда дерусь. И она меня терпеть не может.

— Я понял, — после некоторого молчания протянул Рони и вздохнул. — Все дело в перхоти.

Томи глянул на него удивленно, не понимая, все ли с тем в порядке.

— Ты размышляешь о распределении винтиков на душу населения в нашей семье? — обернулся к нему Рони, что было при его габаритах прямо-таки героическим поступком. — Я тебе сейчас все объясню. Недавно у меня появилась перхоть в голове.

— Внутри? — сделав круглые глаза, спросил Томи.

— Снаружи, — терпеливо парировал Рони. — Ты не перебивай. И я пошел и купил шампунь от перхоти.

— Диетический?

— Ты будешь слушать? И это помогло! Перхоть пропала! Ну как?

Томи обдумывал ответ.

— И поэтому, — продолжил Рони торжественно, — я понял, что вещи можно изменить. Ну как?

— Неплохо для первого раза, — похвалил Томи. — И какое это имеет ко мне отношение?

— А вот, — протянул Рони, — что я подумал… Пойдем, — он потянул Томи за руку, и они направились к небольшую поликлинику, расположенную в доме напротив — маленькое местное отделение больничной кассы, где было все необходимое для того, чтобы пациент путем проб и ошибок догадался, что он вполне может вылечиться и без посторонней помощи: секретарша, кабинет врача и кабинет медсестры.

— Вот видишь, — тоном экскурсовода проговорил Рони, направляясь к весам. — Это весы.

— Не думаешь же ты встать на них! Кто их будет чинить?

— Спокойствие, мой юный друг, они уже не раз доказали свою прочность… Впрочем, нет. Сначала мы сделаем что-то другое, — он подошел к секретарше и, состроив обворожительную на его взгляд улыбку, попросил у нее лист бумаги и ручку. — Мы сделаем таблицу, и ты будешь писать цифры. Вот это называется кривая…

— Че-го? Чего?

— Я еще не кончил. Ты мне подсчитаешь, на сколько мне надо похудеть… — Рони вздохнул. — Ну, тебе это много раз считать придется… — Он снова вздохнул. — Приготовься. И будешь отмечать раз в неделю — видишь эту графу? — на сколько я поправился, — он снова вздохнул.

— На сколько ты похудел, ты хотел сказать.

— Это тебе не придется считать. Это вычитание. Запомни — «поправился». Это прибавление. Это проще. Тебе в самый раз — для начала.

Томи внимательно рассмотрел таблицу:

— Ну-ка, встань теперь на весы, — добавил он без милосердия в голосе.

Рони, кряхтя, встал, и весы, качнувшись в ужасе, запрыгали цифрами на табло и, наконец, пришли к единому мнению.

— А что это там, наверху, на весах красная лампочка загорается? — задрал голову Томи.

— Это неважно, — торопливо пояснил Рони. — Это против пожаров.

— А-а, а я думал, — задумчиво протянул Томи, переводя взгляд на табло, — что это — против землетрясений…

— Неважно, — повторил Рони, неуклюже слезая с весов. — Ты будешь записывать каждую неделю, прибавлять цифры и учить сложение. Тебе понятно?

***

Рони сидел на каменной завалинке, держа по обыкновению две упаковки мороженого, вторую — про запас.

— Нет, — покачал головой Томи, усаживаясь рядом с ним, покачивая головой и посматривая на мороженое. — Две пачки мне не осилить, я же лопну.

— Две пачки тебе никто и не предлагает, — пояснил Рони, откусывая изрядный кусок. — Может… одну… Если я буду такой добрый…

Томи встал и лишенным деликатности жестом вынул из рук Рони обе упаковки.

Одну начатую он собирался облизнуть, так как с одного конца она начала подтаивать, на что Рони вскрикнул:

— Стой, я же ел отсюда, там микробы!

— Ничего, я их сдую, — и он старательно подул, как дуют дети на горячее, но потом заметив в шагах десяти от них котенка, нагнулся и, напутственно ему что-то шепча, широким жестом разложил перед ним на травке почти нетронутое мороженое.

— Эй, приятель, — возмутился Рони. — Ты обалдел скармливать котенку мороженое фирмы Магнум по десять шекелей упаковка?

— Ты думаешь, ему это повредит? — задумчиво поинтересовался Томи. — Котята от мороженого толстеют? Не беспокойся, Рони, я буду следить за кривой его веса…

Рони долго издавал возмущенное бурчание, но Томи притворился, что занят котенком и не слышит.

И так оно повелось. Томи скрипел и пыхтел, прибавляя и высчитывая вес своего нового приятеля, и когда он решил, что уже достаточно поднаторел в сложении, серьезно занялся Рони, чтобы тот предоставил ему возможность заняться также и вычитанием.

С того дня щуплый цербер крупномасштабного Рони взялся за него со всей настойчивостью молодого организма. Томи больше не позволял ему восседать на парапете, а заставлял его ходить или совершать, отдуваясь, легкую пробежку. Рони согласился принять такие инквизиторские правила при условии, что его юный мучитель будет пересказывать ему по дороге все, что они проходили за день в школе. Поначалу Томи и слова из сказанного в классе не мог вспомнить, ну прямо ничегошеньки. Рони категорически садился на ближайшую лавочку и отказывался двигаться дальше. Поневоле пришлось Томи слушать и даже кое-где запоминать происходящее рядом с классной доской и после обеда пересказывать Рони. Тот дополнял услышанное, развивал и пояснял так увлекательно, что Томи на следующий день с удивлением обнаруживал, что помнит, и теперь уже не краснел, не бледнел и не заикался, когда учительница внезапно его спрашивала.

Рони упрямился, но Томи не отставал и жалости не ведал. И Рони, кряхтя и сетуя на тяжелую судьбу, начал понемногу сдавать позиции, которые прежде занимал, усаживаясь на какую-либо поверхность. Однако, если бы Томи был чуть наблюдательнее, он заметил бы за пыхтеньем, жалобами на судьбу и хватанием за сердце, за желудок, за мороженое и за выпечку довольные улыбочки, которые Рони позволял себе время от времени.

Под недремлющим оком, благодаря тщательным и терпеливым пояснениям Рони, его щуплый подопечный поднаторел в математике. Но главным мотором было их странное соглашение и не менее странная дружба. Это была мотивация очень интересного свойства…

Рони, со своей стороны, поднаторел в том, чтобы, открыв холодильник и окинув взглядом его утробу, захлопнуть его обратно. А также в том, чтобы вместо мороженого с кислым видом грызть огурец или нетщательно очищенную им морковку.

***

— Скажи мне, — настойчиво допытывался Томи однажды вечером. — С чего в твою башку пришла идея научить меня считать?

— Все дело в перхоти, — неторопливо завел свою волынку Рони. — Однажды я понял, что от нее можно изба…

— Эту байку я уже слышал, — нетерпеливо перебил его Томи. — С чего тебе пришло в голову научить меня считать за счет своего веса?

— Понимаешь, — задумчиво начал Рони и устремил взор к реденьким облакам конца весны. — Дело в том, что со следующего учебного года… я буду в твоей школе учителем математики…

Томи соскочил с парапета и вытаращил глаза величиной по пять шекелей каждый.

— Ну да, — застенчиво и стараясь не смотреть на Томи продолжил Рони и почесал за ухом. — Не мог же я явиться в ваш класс таким толстым…

Теги: Дети, Воспитание, Учёба