Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Прочитать первую часть, прочитать вторую часть, прочитать третью часть
Миша — отец Вики — попросил Ури поехать с ним в ту квартиру, где они видели Вику:
— Вы уж простите мне мою отцовскую… сентиментальность, но… хочется видеть стены, в которых жила моя дочь…
Ури договорился с хозяином квартиры — так как жилье снова было выставлено на съем, особых трудностей это не вызвало. Хозяин квартиры был зол:
— Прежний жилец вставил новый замок, а ключей не оставил! Придется менять. И съехал раньше, чем записано в договоре. У меня конечно есть пустой контрольный чек, но нервы, нервы!
— Так что ж вы, — пожал плечами Ури, — сдали свою квартиру арабу? Он мог бы всю деревенскую хамулу свою привезти и блеющего барана затащить и зарезать!
— Тебе смешно?
— Да нет, куда там. Мне грустно.
— Я сколько нервов на этом потерял, а тебе-то?.. Ладно, я замок новый вставлю, ключи получу, тогда и приезжай. Хоть завтра. Квартира будет открыта. Мебели в ней нет, красть нечего.
Михаил шагнул в квартиру и долго стоял, закрыв глаза. Ури испугался, что ему стало нехорошо, и тихо тронул Мишу за рукав.
— Нет-нет, — встрепенулся Михаил. — Я в полном порядке. Хотя это бред, конечно. Я не могу быть в порядке… Но, знаете, ее здесь нет, но запах… Я хотя бы хотел уловить запах ее вещей, ее духов… Она много тратила на духи, она это любит. Но… я не чувствую… как будто ее здесь не было… Вы не ошиблись квартирой?
— Нет.
— После того, как Эся… моя жена… умерла… я еще долго чувствовал ее запах… Это было мучительно и… отрадно… Подтверждение иллюзии, что она еще здесь, что она не умерла… только вышла… Но тут… Вы ничего не ощущаете?
— Нет.
— Я пройду в другие комнаты, может, там... Вы не возражаете?
— Нет.
— Хотя нет. Не могу. Не буду заходить.
И, помолчав, опираясь рукой о стену, поднял голову и оглянулся:
— Что же, они так и жили без мебели?
— Н-не знаю. Может, хозяин вынес?
— Не надо меня щадить. Давайте уйдем отсюда.
...
Комната, в которой Вике предстояло жить и оставаться одной, когда Юсуф уезжал на работу, помещалась на втором этаже. На первом — салон с диванами и огромным телевизором, по которому транслировались фильмы на арабском языке, и комнаты его матери и сестры Джамили. Басма — мать Юсуфа —женщина рослая, с зычным голосом, проворная. Джамиля — высокая, стройная, зоркая. Вика надеялась с ней подружиться.
В обязанности Вики входило убирать комнаты, мыть посуду и полы и стирать белье. Выходить одной ей запрещалось.
На второй день ее пребывания в арабской деревне Юсуф уехал, и вечером она плакала от ломоты во всем теле и унижения (целый день она драила кухню, а мать и сестра Юсуф орали и помыкали ею, причем языка она не понимала, хотя уже стала улавливать смысл кое-каких окриков, но толком понять не могла, за что ей доставалось отдельно).
От переутомления Вика не могла уснуть. Встала, подошла к окну. Метрах в двадцати от дома виднелась черная постройка — Вика знала, что это конюшня. Ей казалось, что она слышит, как всхрапывают кони. Под окном на земле блестели осколки луны — это битые стекла и ломаные оконные рамы. Под ней на первом этаже лопотал и вскрикивал телевизор: Басма и Джамиля смотрели арабскую мелодраму. Хотелось пить, но спуститься ради этого вниз — ни за что. Она легла, накрылась какими-то тряпками и, наконец, заснула.
В деревне вставали рано, чуть свет. Месили тесто, и, быстро-быстро перебирая руками — так что у Вики рябило в глазах, выделывали питы — круглые лепешки. Смазывали их маслом или жиром, обсыпали терпкими пряностями и выпекали, сдобные и пахучие. На воздухе они почти моментально черствели, и Вике всегда доставались вчерашние. Таков был уклад. Вообще, арабки были на редкость, поразительно работоспособны и домовиты, и Вике, не привыкшей к тяжелой работе, приходилось туго... Замешивать тесто она не умела, оно липло у к рукам, она брезгливо отлепляла его от тонких пальцев с успевшими поломаться ногтями, питы у нее выходили кривыми. У Джамили — ровными, гладкими, ладными, и та смеялась над ленивой неповоротливой еврейкой.
Она пыталась научиться говорить с ними при помощи жестов. Во-первых, это помогло бы ей лучше понять их, во-вторых, осмотреться и изучить их привычки, а, в-третьих, время, потраченное на глухонемой разговор, казалось ей, вычиталось бы из времени ее тяжкого труда, можно было бы передохнуть. Таков был ее план. Однако либо они разгадали его, особенно последнюю его часть, либо просто у них не было терпения и смекалки, чтобы упражняться в языке жестов, и Викины попытки всегда грубо пресекались. Ее толкали к работе, бросали тряпку. Гортанный окрик и звучная россыпь брани (судя по интенсивности) — вот и вся музыка.
Несколько раз она сопровождала Басму за покупками в ближайшую лавку, и арабские дети, похожие друг на друга, словно родились у одной матери, с бешено горящими черными глазами, бежали за ней, улюлюкая: «Итбах эль-Яуд!» («Смерть евреям!»), бросали в нее, с трудом волокущую тяжелые сумки, камни. И мать Юсуфа, шедшая впереди, и бровью не поводила, чтобы остановить их.
…
Стоя у тротуара в ожидании такси, которое отвезет их домой, Ури просматривал записную книжку своего мобильного, отыскивая нужный номер. Михаил, все еще под впечатлением от голых стен в последнем доме дочери, рассматривал доску объявлений, не вникая в смысл. Невольно глаза его снова и снова возвращались к кривой надписи, сделанной от руки в углу зеленого рекламного листка садовника по вызову. Поняв, что смотрит на эту надпись в шестой раз, Михаил решил сосредоточиться и уже прочитать ее, наконец. Прочитав, задрожал и заплакал:
«Папа, не выбрасывай мишку Яську. Я вернусь. Я по…» Здесь надпись косо переходила на другое объявление, но вместо него пестрело новое — розовощекое — местного косметолога. Проверили под ним. Ничего. Видимо, прошлое объявление, на котором было написано продолжение…
— Отодрали, либо оно упало, — расстроился Миша, но еще продолжал приподнимать и проверять другие объявления и рекламные листки.
— Яська — это мишка такой… — пояснил он. — У Вики всегда на стуле сидел.
— А если это не Вика писала?
Михаил его даже не расслышал или сделал вид, что не расслышал:
— Она и спала с ним, с этим мишкой, как маленькая. Из России еще его привезла. Как мама ее умерла, она с ним не расставалась… Как же я не углядел за своей девочкой, а? Как же я в глаза Эсеньке посмотрю, когда наступит мой черед? А? Она ведь на меня оставила девочку, а я? А? — он настойчиво выспрашивал Ури, и у находчивого Ури, который обычно за словом в карман не лез, на этот раз не находилось ответа.
Миша махнул рукой и пошел прочь, не дожидаясь такси. Ури помедлил несколько мгновений, потом догнал:
— Если пешком, вам часа три ходьбы будет.
— Я не тороплюсь, куда мне торопиться… Но если бы вы прошли со мной немного…
— Я провожу вас до торгового центра, а там сяду на маршрутку. — Ури прикинул в уме, что при таком раскладе еще успеет на второй седер в колель. — Постойте, эй, это же наше такси!
Ури нагнулся к окошку водителя, заплатил тому за вызов, извинился и, на ходу засовывая кошелек в задний карман брюк, зашагал рядом с Мишей, по привычке прислушиваясь к словам собеседника и одновременно наблюдая за ним. Он заметил, например, что Михаил стал за последнее время вроде как суше (похудел?). Черты лица стали строже, исчезла домашняя размытость и подмеченное когда-то Леной сходство со старым латаным пододеяльником. Стало видно, что в молодости он был внешне совсем неплох и даже спортивен. В мелодии голоса появилось больше надлома, что придавало ему сходство со старым забытым танго… Во всем его облике парадоксальным образом проявилась терпкая горечь ушедшей юности.
— Знаете, — тем временем говорил Михаил. — Наш дом стал так пуст после того, как Вика исчезла… Не живой дом, а какой-то…
— А ваша старшая дочь? — спросил Ури, замедляя шаг и приноравливаясь к неторопливой задумчивой походке Михаила.
— Надежда? Она стала как будто веселее последнее время… Абсурдно, да? Наверное, из-за того, что сократила часы работы. Стала раньше приходить. И хлопот, — Михаил вздохнул, — у нее меньше. Она купила новый маленький компьютер, вообще-то, она довольно быстро его освоила. Все же в ней есть что-то и от меня тоже. И вот она переписывается активно, находит каких-то старых и новых друзей и подруг, просто живет этим. А мне одиноко. Мне уже много… лет не было так одиноко.
Ури молча слушал, шел, наклонив голову и поддавая ногой мелкие камешки.
— И вот как складывается, — продолжал Михаил. — Исчезновение Вики изменило многое. Еле ощутимо, но многое. Мы просто об этом раньше не задумывались… А теперь… вдруг каждый прибился к своему берегу.
— То есть?
— Мне пятьдесят три года. «Земную жизнь пройдя до половины» и так далее… Знаете, есть такая особенность: для детей время идет страшно медленно, и поэтому они хотят быстрее вырасти… В ваши годы обычно неделя — это неделя, год — это год, а в моем возрасте время мчится со страшной скоростью. День — в час, год — за месяц. Мне пора подумать об этом… Дочери все равно не стали бы со мной жить вечно. Надежда окунулась в свою жизнь. Может быть, я женюсь… Не смотрите так на меня удивленно!
Они остановились, и Миша потянул Ури за рукав, приглашая продолжить их неторопливую ходьбу:
— Да-да. Много ли вы знаете о жизни? Я просто не смогу жить один. Не смогу… И мне теперь уже дома не с кем поговорить. Раньше Надежда жаловалась на Вику, либо та на нее… А теперь… тихо… пусто как-то.
— Вы уже не надеетесь, что Вика… что Вику найдут?
— Как вы можете так говорить? Конечно, надеюсь, да я живу этим!.. Но даже когда она вернется, она не захочет жить со мной… с нами… Она в дом уже не вернется, эх, — он вздохнул. — Никогда она не вернется… Это мне сердце говорит. Вы, молодой человек, всегда прислушивайтесь к голосу сердца. Особенно, если оно у вас, не дай Б-г, не самое здоровое…
…
…Вика достала мобильный, который оставил ей Давид — друг Ури, с которым они приходили в ее квартиру, когда она еще жила с Юсуфом в городе, и, завернувшись в одеяло, позвонила.
«Только бы Юсуф не вернулся… Но он пока не должен. Он вернется только в пятницу. А если вдруг приедет раньше? Они сказали по телефону, что машина за мной приедет в четверг в десять вечера, они будут ждать меня на шоссе за конюшнями. А сегодня какой день? У меня все дни перепутались в голове. Вторник сегодня. Только бы Юсуф не вернулся. Только бы Джамиля и Басма (Вика стала про себя звать ее «Басмачка») не заметили, как я выйду из дома. Надо завтра посмотреть, куда они кладут ключи. И если ключи прячут, стянуть их…»
Новый день был точным повторением вчерашнего. Две арабки, в доме которых она жила, будто задались целью подсматривать за ней. Или это подсказывало ей ее взбудораженное предстоящим побегом воображение? Или и правда те следили, как бы она чего не стянула? Либо инстинктом, свойственным животным и низким породам людей, уловили ее лихорадочное возбуждение, торопливые движения и зоркость зверя в ловушке, тогда как ей полагалось иметь тупую покорность, свидетельствующую об утрате воли.
...Вика прислушалась еще раз. В доме было тихо. В деревне ложились рано. Через полчаса ее будет ждать машина на дороге за конюшнями. Было темно. Она на цыпочках подошла к двери своей комнаты и тихо-тихо открыла ее. Прислушалась. В доме все спали. Она сняла обувь и босиком, поминутно останавливаясь, начала спускаться по лестнице. До первого этажа оставался один пролет, когда она услышала разговор и явно различимое хихиканье. Вика вжалась в стену, стараясь не дышать. Чей это голос?.. Это Джамиля… Голос Джамили то замолкал, то возникал в темноте первого этажа. А, так это она разговаривает по телефону. Вика отерла длинным рукавом арабского темного платья струящийся по лицу пот. Где Джамиля сидит? На диване, который напротив двери? На угловом диване, который напротив телевизора? Если так, то она сидит вполоборота или спиной к двери и еще есть шанс проскочить незамеченной. Если она увлечена разговором, то… Нет, надо спуститься еще и посмотреть, где Джамиля. Нет, надо вернуться в комнату. Вика стала неслышно переступать со ступеньки на ступеньку. Голос младшей сестры Юсуфа стал слышен явственнее. Вика замерла с колотящимся сердцем, втиснулась в стену. «А ведь было время, — усмехнулась она, — когда я думала, что подружусь с ней. Да для нее подружиться со мной… все равно, что… подружиться… с крысой».
Вика осторожно, бесшумно спустилась еще на несколько ступенек и вздохнула с облегчением. Дверь в комнату Джамили была приоткрыта, оттуда шел очень слабый свет, и именно оттуда слышался тихий, словно с камня на камень струящийся ручеек, смеющийся голос.
Вика прижалась к последней на этаже металлической шашечке перил и оглядела салон. Он был пуст. Вика пригнулась, готовая его в секунду перебежать, но тут у нее так закружилась голова, что она присела на ступеньку. Так, сказала она себе, теперь немедленно встань и иди. Чем больше тут сидеть, тем больше страху набираться… Неожиданно она услышала внутри себя Надин голос: «И что тебе в голову взбрело? Ничего у тебя не выйдет!»
Вика покачнулась и ухватилась за перила. Иди, сказала она себе, иди, тебя ждут. Тебя ждут. Тебя ждут. Там друзья.
Крадучись, прячась за мебель, перебежала салон. Спряталась за диван. Тихо. Джамиля уже не разговаривает. Она, видимо, заснула.
Ключи были в двери. Вика, нажимая, повернула их, и дверь легко подалась, когда сзади раздался резкий гортанный окрик:
— Куда!!
Вика отлетела от двери и вжалась в стену.
— Зачем открываешь дверь? — перед ней стояла Джамиля.
— Я? Я? — Вика жалко улыбнулась. Еще не привыкла, что арабов не трогают жалкие улыбки. Это у евреев просыпается сострадание, они сами слишком часто были жертвами, жалость у них в крови, у арабов — нет.
— Я? Мне душно, у меня голова болит. Я платок забыла на улице. А…
Джамиля сказала ей что-то по-арабски, повернулась, приложила к уху телефон и продолжила говорить, усевшись в кресло напротив входа.
Вика вернулась в свою комнату, еще не понимая до конца, что с ней происходит. Хорошо, что Джамиля не разбудила мать. Должно быть, слишком увлечена разговором. Уффф, что же теперь делать? Она сидит там напротив двери и, видно, собирается сидеть там до утра? А утром расскажет матери? О-о, вот тогда мне будет по-настоящему худо.
Она села на пол. Уткнула голову в худые колени. Скрестила перед собой руки. Замерла. Они там ждут ее, а потом? Потом они уедут? Ее обдало страхом. А я тут заперта, как туна в банке, как соленый огурец, как квашенная капуста! Так мне и надо. Так мне и надо. Мне отсюда не выбраться никогда. Проклятая Джамиля, чего ради она расселась там? Как она меня услышала?
«Вишенка моя, Виконька моя, — услышала она внутри себя голос отца. Так он звал ее иногда в детстве. — Ты моя маленькая вишенка…»
— Я Вика, — отвечала она ему, по-детски кокетничая. — я Вика, а не вишня.
И он отвечал всегда одинаково, это был их постоянный «ритуал»:
— Ты моя, вишенка, Виктория. А Виктория — это победа…
Вика встала и распахнула окно. На нее дохнула жаркая ночь. Вика взялась за раму и свесилась вниз. Дом стоял на горе. Со стороны входа в дом — это был второй этаж, а со стороны ее окна — склон резко поднимался вверх — до земли было не больше двух метров. Вика выпрямилась и постаралась все обдумать. Если она спрыгнет? Услышат? Под окном — она косо глянула вниз — стекла и старые рамы. Услышат звон разбитого стекла. Какие окна первого этажа выходят на эту сторону? Окно Басмачки? Вроде нет… Вика, поворачивалась всем телом, определяя положение комнат на первом этаже. Джамиля? Да, окно Джамили! Но она… Вика крадучись приоткрыла дверь — она в салоне и до сих пор говорит по телефону, она не услышит звона разбитого стекла. Надо сейчас, быстрее, пока Джамиля не прошла в свою комнату.
Вика подобрала длинное платье, встала ногами на раму, присела, готовясь к прыжку и стараясь определить место, где поменьше стекол. Потом покачала головой, развернулась и спрыгнула обратно в комнату. Стала шарить по своей постели, нашла старое полотенце. Обрадовалась. Обернула им левую руку, всю руку, включая пальцы. Стала шарить еще, ничего не нашла. Почувствовала, что нестерпимо кружится голова, опустилась в изнеможении на постель. Дико сводило живот. Вспомнила, что ничего не ела с утра. Ну и дура же я, надо было хоть что-то припасти с утра. Но последний день прошел у нее в таком лихорадочном ожидании вечера и нетерпении, что она боялась выдать себя. А если б ее еще застали, что она тащит еду, совсем худо.
Так, чем же замотать вторую руку? Нечем… она встала, подошла к окну. Размотала, сдернула с головы платок, намотала на руку. Так. Теперь. Встала на раму, приготовилась прыгнуть.
Что это? Чей это голос? Юсуф?? Что он там делает? Юсуф вернулся и разговаривал на первом этаже с сестрой!!
У Вики потемнело в глазах, она потеряла равновесие, ухватилась руками за раму, но было поздно. Обмотанные тряпками пальцы не держали, и ее тело, приготовившееся к прыжку, уже было слишком наклонено вперед, испуг лишил ее координации. Она тяжело рухнула на битые стекла. Страх и боль были так велики, что она на минуту потеряла сознание. Ей показалось, что на минуту.
Вдруг все стало черно, свернулось и пропало.
Она обнаружила себя лежащей на земле. Приподнялась. Сколько времени прошло? Кто-нибудь слышал? Немедленно бежать. Быстрее. Встала на четвереньки. Боль в ноге нестерпима. Ерунда. Это ерунда. Бежать. Быстрее бежать за конюшню. Она с трудом поднялась, размотала полотенце и платок на руках, накинула платок на голову, завязала. Потом она не могла понять, кто руководил ее действиями и зачем она это делала. И быстро, насколько позволяла боль в ноге, бросилась по черной земле, через тень темной конюшни — к дороге.
…
Надя увидела Лену в глазок, выглянула в подъезд и затащила Лену в свою квартиру.
— Ленк, а, Ленк! Иди-ка сюда. Ну чо уперлась? Я что скажу тебе!
Лена, заинтригованная, зашла в квартиру, Надя быстро закрыла дверь и повернула ключ. Потом сама повернулась к Лене. Никогда еще Лена не видела ее такой свежей, прямо искрящейся счастьем. На лице играла сияющая улыбка, которая будто разливалась вокруг ясным светом, волосы были нарядно уложены, и во всех движениях появилась удивительная грация здорового сильного животного.
«А ведь ей не откажешь в обаянии, — с удивлением подумала Лена. — И с чего это она так сияет? Не поверю, что от того, что Вика нашлась…»
Несколько мгновений Надежда пытливо вглядывалась в Ленино лицо, словно допытываясь, не догадается ли та сама, так бывает, когда новость так велика и долгожданна, что нет слов выразить.
Перед Надиной улыбкой невозможно было остаться равнодушным, Лена ждала, тоже начав улыбаться.
— А ведь я, Ленка, в Америку уезжаю! — выпалила Надежда и отступила на шаг, будто сама удивляясь такому повороту.
Лена не стразу нашлась что сказать. «Ури бы сюда, он бы сразу нашелся!»
— Да? О! Как это? Поздравляю!
— Да ты проходи, проходи. Меня Славик зовет!
— Славик… Кто это — Славик?
— Это… Да мы еще вместе в школе учились, за одной партой сидели, — Надя хихикнула. — Потом он в Америку собрался, меня звал, да я дурочка была, не поехала. Отец меня тогда позвал, да я хвост и распустила от счастья. И мне сто лет не нужна была ихняя Америка.
— А потом? А, то есть… а сейчас?
— Потом он пропал, уж не знаю, как он там крутился. Подруги мои Оксана и Алёнка писали, что он мотается туда-сюда — к ним да в Америку. Да мне-то что, я сама моталась, мы тогда в Израиль переехали, и у меня самой забот был полон рот. Да ты сядь. Хочешь грушу? Яблоко вот.
— Нет, да, спасибо, хорошо, я сяду. А потом?
— А что потом! Сейчас он меня разыскал. Недавно. Говорит, приезжай. Да я ток смеялась вначале, и куда я, скажи, поеду? С чего ради попрусь туда? И отца не брошу, и эту дуреху жалко. Они ж пропадут тут!
— А сейчас?
— А что сейчас! Сейчас все, говорю, дудки, я на вас достаточно напахалась, что, нет? Скажи — нет? Недостаточно?
— Да как же, конечно, достаточно, — энергично закивала Лена.
— Вот и я говорю, — довольная ответом, вздохнула Надя, будто ей нужно было Ленино подтверждение. — Хватит с меня Израиля. Поеду в Америку, погляжу, что там. У Славика… — она облегченно откинулась на спинку дивана. — У Славика там дело какое-то есть, пока не скажу какое, боюсь сглазить… Фирма! Во как! Что-то совместное. Даж не верится, что троечник Славик чего-то добился. Он у меня вечно списывал, примеры все я за него решала или Светка, и гляди! Человеком заделался! — искренне удивлялась Надя. — И меня к себе зовет!
— А… — нерешительно начала Лена
— Что «а»? Завидуешь? — она задорно ткнула Лену в бок.
— Нет… То есть, конечно, да! То есть… — запуталась Лена. — Вы уверены, что он человек надежный?
— Славик-то? Славик надежный. Сама видишь. Сколько лет после школы — и зовет меня. Никого вишь, — она, будто с грустью, вздохнула, — никого не нашел...
— Вас ждал…
— А то! Искал ведь!
…
Уже две недели Вика находилась в дират мистор (убежище). К ней уже приезжал отец, с ним долго говорила социальный работник. Приезжала и Лена. Надю Вика не желала видеть, да та и не рвалась особо. Своих хлопот была выше головы.
Вика и Лена сидели в небольшом садике, и ветер то настойчиво заводил вверх волосы над Викиными висками (словно ласковая старшая сестра собирается сделать прическу), то разделял на отдельные пряди и раскидывал по спине, по плечам, будто рисуя портрет принцессы из сказки — юной прекрасной и полной надежд.
— Какие розы он мне тогда подарил, — оживленно говорила Вика, — когда предложил жить вместе — огромный букет, я такого никогда не видела — целая клумба! Не было видно человека, который его держит, представляешь? А цвет такой, знаешь, о… — она внезапно запнулась и заморгала. — Ну!.. О… Очень редкий… Розовый-не розовый… Как будто – персиковый!
— Чайная роза, — подавленно поддакнула Лена.
— Чайная? — переспросила Вика. — Ну, пусть чайная… Огромные цветы, и запах одуряющий... Такие живые… с прохладной листвой и бархатистыми лепестками… — в Викиных глазах, глядящих за горизонт, отражалось сияние заходящего солнца. — Он меня любит, я знаю, он только не успел выполнить всего, что обещал… Я слишком внезапно исчезла…
Лена набрала полные легкие воздуха, чтобы ответить этому упрямому ребенку ка-а-ак следует, но выдохнула, так ничего и не сказав. «В этой девочке, — подумала она печально, — все годы жила мечта, чтобы ее любил кто-то самозабвенно… И она не в силах, просто не в силах… найдя эту любовь, или ей кажется, что это любовь… расстаться со своей игрушкой… Нет, я не буду ей ничего говорить… Пусть психолог осторожно, пинцетом, пласт за пластом снимает ей шоры с глаз… Она еще, бедная девочка, под гипнозом своей большой, выдуманной ею любви… Годами она мечтала об этом, и сейчас она оттолкнет все доводы, которые приведет ей мой… или ее разум, сочтет это чушью и ложью — ей ближе голос и “правда” ее мечты».
Отними это у Вики — ей покажется, что у нее отняли жизнь… Ведь столько лет вся ее жизнь была жизнью в мечте… другого ничего у нее и не было… И совершенно неважно — кто он, и ей неважно — что он ей сделал! Он — часть ее сказочного мифа о чарующей всепоглощающей любви…
…
Было уже довольно поздно, когда послышался стук в дверь и Ури пошел открывать. В маленькой прихожей послышались голоса, и в дверях кухни показался Миша — отец Вики:
— Простите мой поздний визит…
— Нет, нет, что вы, совсем не поздно.
— О, — кинув взгляд на стол, добавил он, — мне бы не хотелось отрывать вас от ужина.
— Мы уже поужинали, — торопливо сказала Лена. — Не беспокойтесь…
Ури вышел в салон принести еще один стул, а Лена тяжело встала за еще одной чашкой и добавить воды в чайник.
— Видите ли, — начал Михаил. — Я пришел к некоторому решению, и, так как вы последнее время принимали некоторое участие в делах моей семьи… Мне бы хотелось… — он замолчал.
От оранжевого абажура лампы кухня была как в теплом облаке, свет ложился мягкими бликами на лица.
— Конечно, конечно, — поддержал Ури. — Вы можете совершенно спокойно рассказать нам.
— Я пришел к выводу, что без родных продержаться самим очень тяжело... Надежда уехала. Вика уже год как в реабилитационном центре и… — он вздохнул и, поймав их взгляды, торопливо добавил: — Нет-нет, все в порядке, она приходит в себя. Это точно. Все с этой стороны замечательно, вы знаете! — и Лена согласна кивнула.
— Но кто знает, — он облокотился на стол и помотал головой. — Кто знает, будь у нас родные здесь, в Израиле, может, всего этого и не случилось бы…
Лена сделала нетерпеливое движение, Ури глазами попросил ее помолчать.
— Если бы была у нас еще одна семья, родные, — продолжал Михаил, рассматривая свои руки, — которым не все равно, которые чувствуют родственную связь, — это как пояс безопасности. И у нас его не оказалось. И… И я… понял, что не смог дать будущее своей дочери в этой стране…
Ури и Лена молчали.
— Я решил увезти ее в Россию. Естественно, если она захочет. У моего брата есть под Нижним Новгородом большой дом. Собственно, половина этого дома принадлежит мне. Есть институт прикладного искусства. У Викочки когда-то были способности к рисованию. Надеюсь, что они сохранились… после всего. Когда она была маленькая, мы их активно развивали, но… после смерти ее… мамы… моей жены, мы, собственно, не… и перестали это… — Он замолк, сидя неподвижно и рассматривая свои пальцы. — Это была ошибка, но… учитывая обстоятельства нашей тогдашней жизни и… наверное, я много оши… даже не наверное, а наверняка, и… — он поднял глаза и посмотрел на них. — Вот, собственно, с чем я пришел к вам.
Ури глубоко вздохнул:
— Это надо обдумать. Это решение… в общем, здравое и…
— Вы не думайте, — поспешно и, будто оправдываясь, торопливо проговорил Михаил. — Это будет ее собственное решение, совершенно личное. У меня и в мыслях не было принуждать…
— Да-да, понятно, — кивнул Ури, не дав ему договорить. — Почему бы ей не поехать? Для нее это может быть вполне подходящий вариант, сменить обстановку — это всегда… мм… Я пока о другом подумал. Такого масштаба решение — я бы вам посоветовал спросить у раввина.
— Ну что вы, — в первый раз за весь вечер улыбнулся Миша. — Да что вы… Я ведь не принадлежу к вашему обществу и кривить душой не умею. Да и никогда не умел.
— Не надо кривить душой, и никто не принуждает вас относиться к какому-либо обществу. Это не связанные вещи.
— А если раввин даст вам благословение, — вставила Лена, — то вам и Вике во всем будет удача.
— Ну, если так… И вы это берете на себя и спросите от моего имени… то…
— Конечно, так будет лучше, честное слово, но рав может захотеть выяснить какие-то детали.
— Детали? Детали… Да, в общем, вы сами знаете все детали.
***
С Викой Лена регулярно переписывается по мейлу. Если все суммировать, то Вика писала ей, что они с папой много гуляют, что природа там изумительная, что Аня — жена брата папы — очень добрая и она к ней прямо прикипела, их сыновья живут отдельно, что папа хотел бы, чтобы года через полтора-два, когда она наверстает курс средней школы, она поступила бы на архитектурный. Но желания и сил учиться у нее нет. Еврейская община города встретила их очень радушно. Они посещают все общинные праздники, вот недавно были на Пасхальном Седере и даже весь Песах ели только мацу. Пока она понемногу занимается с двумя репетиторами, ее больше привлекают курсы графики или прикладной росписи, учеба там не требует большой предварительной подготовки. Она уже расписывает кое-что для себя, получается неплохо. Иногда для прикола она расписывает какую-нибудь чашку арабской росписью, как она это помнит, и все пищат от восторга. На вопрос, где она это изучала, она пожимает плечами и уклончиво отвечает, что в Израиле всего наберешься. Вот английским и русским она занимается, на большее ее не хватает. Но отец на нее не давит, ни в коем случае, у них очень хорошие отношения, и все, что было раньше, они почти не вспоминают… Жизнь здесь более суровая, чем в Израиле, но ей нравится. У нее уже есть несколько подруг из еврейского центра. Они с подругами иногда ездят в еврейский детский дом. Были уже раза два-три. Ставят детям кукольный театр, она проводит кружок рисования. Здоровье у отца наладилось, и на сердце он не жалуется. Дядя помог ему устроиться художником-оформителем. В Израиль они не собираются, но отец мечтает в конце лета свозить ее в Петербург.
Через месяц после отъезда она прислала поздравительную открытку с таким потешным лиловым кроликом в клетчатом фартучке, с бутылкой и соской, что Лена хохотала до слез.
От Нади тоже как-то пришло письмо уже после отъезда Миши и Вики в Россию. Она писала, что Америка совсем не такая, как она раньше думала, дома другие, еда другая, одежда другая. Без языка тяжело, но с продавцами продуктовых магазинов она уже умеет кое-как изъясниться. Думает, что, как попривыкнет побольше, пойдет сама работать продавщицей в магазин. Славик хочет, чтобы она больше не работала и сидела дома, достаточно она напахалась. Но дома сидеть скучно, да и языка так никогда не выучишь.
Дальше Надя расспрашивала Лену о делах некоторых соседей.
Ни об отце, ни о Вике в письме не было ни слова.
Конец
Теги: "Старшая сестра"
