Еврейские дедушки нееврейских внуков. Лирическое отступление

Это было в конце 1988 года, в городе Саратов. Стояла морозная зима. Я ехал в автобусе, где окна заиндевели настолько, что превратились в белые экраны. Они излучали свет, но что-либо увидеть сквозь толстую заснеженную корку, было невозможно. Это не был час пик, когда народ стоит впритык друг к другу не в силах расправить плечи, почесать нос или поправить шарф. Это был рабочий день, когда сиденья заняты, но стоять можно свободно и даже разглядеть тех, кто тебя окружает.

Дыхание пассажиров, вырывавшееся в холодный воздух, сразу превращалось в густой пар, придавая сказочный вид унылой поездке по ухабам, с тряской и натужным рёвом мотора на подъёмах. Стоя в конце салона, я думал о своих делах и то и дело безотчётно оглядывал замёрзших, скукожившихся попутчиков. Это происходило машинально, пока мой взгляд словно пробудился от картины, потрясшей меня в одно мгновение.

В двух шагах от меня, среди невзрачных и чужих лиц, будто обрамлённое серым небритым маревом, мне привиделось чистое, свежее, характерное лицо еврейской девочки.

Это лицо было настолько типичным и классически еврейским, что должно было бросаться в глаза каждому. Это был словно мираж, неземной, неуместный здесь, в этом холоде, где всё-всё было так далеко от еврейского, от родного, от всего того, что уже несколько лет, так влекло меня своим духовным теплом, давнишней забытой мелодией. Ощущение было так внезапно, так нежданно и сильно, что я не понял поначалу, что происходит.

Но самым главным была горькая мысль, прилетевшая вдруг, при виде этой девочки. Необъяснимое сожаление, пронзительная тоскливая нота. Мне стало физически больно от того, что ещё немного, быть может, уже завтра, это напоминание, это древнее чудо, эта девочка уйдёт, растворится в том чуждом и холодном море, которое бесследно, походя, поглотит и эту девочку, и многие-многие такие же вот лица и судьбы.

Ещё чуть-чуть, ещё один шаг к обрыву, и лопнут последние ниточки, разобьётся последняя хрупкая чашка дорогого, наследного сервиза, как происходило тогда повсеместно, в те годы и в тех условиях. Не нужен Холокост, не нужны преследования евсекций и инквизиций. Ещё немного молчания, ещё горсть забвения, ещё капля равнодушия и всё закончится навсегда.

Я смотрел на девочку и понимал - она даже не знает, какая череда чудес должна была свершиться, чтобы донести её до этого дня, что ей невдомёк, что она, быть может, - последний отблеск и надежда сотен поколений праведных и самозабвенных евреев, прошедших войны и погромы, продравшихся сквозь волны революций и ассимиляции.

Этот отблеск, словно краешек уходящего в небытие солнца, всё ещё светившего здесь в морозной мгле, светлым прощальным лучом. И мысль об этом была для меня нестерпимой. Я вдруг понял, что должен что-то сделать, что-то предпринять, чтобы луч этот не погас вот так, неосознанно и  беспробудно. У этой девочки, также как и у других, ей подобных, должен быть хотя бы маленький, хотя бы эфемерный шанс продолжить цепочку еврейских поколений.

И, как это часто бывает, когда тянешься совершить что-либо по-настоящему нужное, Творец сразу даёт решение, даёт план и осуществление.

Продолжение (возможно) последует

Теги: Оголтелый оптимизм, Былое, Еврейские дедушки нееврейских внуков