Обычная статья к Девятому ава

 Abstract: <У народов нет девятых ав> – <Лев Гумилев и евреи> – <Два Иерусалима> – <Мир незабытых предков> – <Пророк и философ: встреча на развале> – <Мы дети – мы плачем>

* *

В чем особенность поста Девятого ава? Чем этот день отличается от остальных дней еврейского года? – Все знают, в чем его особенность. А вот вам еще один аспект.

Начну с того, что у неевреев аналогичных дней нет. Не было и не будет. Не принято у них поститься в память о разрушенных святынях. (Посты есть, но по другому поводу.) Народы помнят исключительно свои победы – когда их предки повергали наземь чужие святыни, топтали вражеские столицы, волокли поверженных противников на невольничий рынок, заставляли их греметь кандалами под триумфальными арками на парадах.

Память национального торжества – так у всех народов. Правда, есть во всем этом что-то от комплекса неполноценности. Ну да не нам осуждать...

И нет ни одного племени, чтобы оплакивал свои разрушенные храмы. Даже представить себе трудно. Станут ли немцы рыдать о Кельнском соборе, если вдруг его потеряют? Французы – скорбеть о соборе Парижской, простите, богоматери? Русские о Кремле? Ну, потоскуют год-другой, не больше. Но чтобы две тысячи лет плакать и убиваться? Нет, такое отмечено только у евреев. Спрашивается – почему?

Потому что наша трагедия не прошла, не избылась. Она – не ноющая рана в боку, давно зажившая, отдающая фантомами старой привычной боли. Она – рана свежая, кровью наружу. Только сейчас получили...

Две тысячи лет помнить о Храме. Не как его ставили, празднуя приношения первых жертв, не как стекались к нему по великим дням сотни тысяч паломников, не о красоте, отмеченной инородцами, – нет, помнить о дне последнего пожара. Да что же это за сила такая самоуничижения! Неужели что-то надломилось в нас за долгие века нескончаемого пути? И умереть нет сил, и выпрямиться невмоготу.

Кстати, о нашей вековой усталости, или, вернее, о вечности, что, в принципе, почти одно и то же. Помню, на лекции Льва Гумилева, русского историка, задал ему один слушатель (уж не я ли?) невинный вопрос: профессор, каким образом ваша теория этногенеза объясняет факты еврейской истории? Самый нелюбимый вопрос был для Льва Николаевича, уж больно часто его задавали.

Посмотрел на вопрошающего сын великих родителей, философ-историк, гуманист, преследуемый властями, посмотрел и вздохнул, как пожаловался: "Ну, что за напасть! Посудите сами, всю жизнь занимаюсь древними скифами и печенегами, гуннами и сяньбийцами, галлами и кипчаками. Встречались среди них и евреи, древний этнос. Копаюсь в курганах, по черепку реставрирую черты пропавших народов, книги пишу, лекции читаю. И что теперь? Поднимаю глаза – а они в зале сидят, живые, смирные, лекцию конспектируют, вопросы задают. Не гунны, не печенеги, заметьте. Евреи!"

Сказал Гумилев, и как-то стыдно нам стало, всей еврейской части той аудитории., Наши младшие современники, печенеги, вымерли начисто, а мы лекции конспектируем, будто и не древний вовсе этнос. А ведь этих печенегов еще и в плане не было, когда постигла нас национальная трагедия: враги сожгли родную Скинию Завета...

Иногда мне кажется, что не Гумилев нас, а мы Гумилева по черепкам восстанавливаем. Чтобы потом на самой последней Лекции о нем доклад прочитать. И об остальных тоже.

* *

Что можно написать о Девятом ава так, чтобы быть понятым всеми, в том числе абсолютно неверующими людьми?

У меня и у человека, далекого от мира Торы, совершенно разные Иерусалимы. У каждого свой. Он думает, что я оплакиваю тот Иерусалим, который знаком ему. А я удивляюсь, почему он не оплакивает тот Иерусалим, который знаком мне. Почему не плачет, сидя рядом со мной на полу синагоги, отказавшись от хлеба и питья, качаясь и стеная: о, горе нам! Горе нам обоим. И ему, и мне.

Как ему объяснить, каков наш Иерусалим, что оплакивается вот уже более девятнадцати столетий?

* *

Предлагаю такой образ-видение. (Может, сон, может, просто фантазия, возникшая в зыбком воздухе между мной и монитором.) Я присаживаюсь к длинному столу. Справа от меня – мой давно умерший отец, дальше мой дед, еще дальше мой прадед, а за ним длинный-предлинный ряд моих прямых предков – сын к отцу, отец к деду, и я знаю, все это уходит далеко, вплоть до праотца Авраама.

Видны, если нагнуться, бородатые профили, видны глаза – когда предки опускают лица, чтобы посмотреть на меня, только что подсевшего к их нескончаемому столу. Они так всех встречают: едва кто появится (даже если он заглянул на короткую минуту, как я) – они тут же с любопытством, словно по команде, смотрят на нового потомка (для них – нового), шалом говорят.

Уж не знаю, что за день мы справляем – может быть, Песах, завершаемый словами "в следующем году в Иерусалиме". А может, и вовсе не за столом сидим, а на полу – справляем траур по Иерусалиму.

Прадедушка смотрит на меня (мимо дедушки и отца), он меня никогда не видел, спрашивает на идиш, дед с отцом переводят: "Ты где живешь, откуда прибыл?"

Не без гордости отвечаю: "мИрушалайим".

Слышу, как замолкают разговоры, как бежит это слово – одновременно шипящее и рыкающее, Йирушалайим – направо, вглубь тумана времени, откуда и разглядеть меня нельзя, сколько ни наклоняйся: мИрушалайим, он из Иерусалима. Не может быть! Слава Б‑гу, вернулись! Мы – в наших потомках – вернулись в Иерусалим, о котором клялись, что скорее отсохнет наша правая рука. Вернулись!!

"И как там, бИрушалайм?" – спрашивает меня прадедушка.

"Хорошо", отвечаю.

"Гут, файн, шапир", – передают по линии.

"А Храм отстроили?"

Пауза.

Они ждут ответа.

"Нет, – отвечаю, – не отстроили".

Шепот разочарования уходит по ряду. Выдох, как короткий крик от легкого укола: "Так что ж ты там делаешь?"

И мною перестают интересоваться. Я один из них. Мы все еще не вернулись. Рано радоваться...

* *

Что сказать о Девятом числе знойного месяца ав, мои друзья?

Непохожи остальные дни нашего календаря на этот день. Ничем не похожи. Ни праздники, ни просто даты.

В Песах евреи переживают Исход из Египта. Не вспоминают, а переживают. Сами исходят. Покидают дом рабства, чтобы обрести свободу. Свободу подчиняться Одному Создателю мира.

В Шавуот получают Тору. Не вспоминают, как клялись у горы Синай в исполнении заповедей, а прямо сейчас, в Шавуот, клянутся и исполняют. Ибо если Тору хотя бы один день не получить, то потом руки не выдержат. Выпадут из рук Скрижали, как у Моше, когда он с горы спустился.

Сажусь я ежедневно за Тору – вот и получаю ее. Садится мой сын – вот и он получает. Маленькие девочки (раньше дочки, теперь внучки) лопочут первые свои благословения – и они получают Тору с заповедями.

Наши даты-праздники – не воспоминания, а сопереживания. От слова "жизнь". Мы ими живем.

В Хануку зажигаем свечи. Это – не память чудесных свечей Храма, что горели восемь дней. Это они сами и есть.

В Пурим веселимся за щедрым столом. У нас не эрзац веселья, не эхо его. У нас радость всамделишная: только что пали наши враги, задумавшие нас уничтожить. А мы не пали.

Все праздники у нас такие: они не после событий, а внутри них.

И лишь Девятое ава – чему тут сопереживать? Неужели поститься и внутренне отмечать: вот сейчас римляне замыкают кольцо вокруг Храма, смята охрана Северных ворот, лестницы приставлены к Восточной стене, вот легионер по имени Крысиный Хвост бросает горящий факел в окно комнаты, где коэны держат свои священные одежды. О горе! Крик, вопли убиваемых, потоки крови, безумие в диких римских глазах...

Нет, не происходит ничего такого Девятого ава. Мы молимся, как в первый год после его уничтожения, как через сто лет после него, как при древних гуннах и печенегах, как будем молиться через несколько дней, 20 июля 2010 года. Мы молимся не о потерянной святыне. А о нас самих.

Ибо причина, по которой Творец мира наказал нас уничтожением Храма, не исчезла. В противном случае он был бы восстановлен.

Не победы над врагами нас радуют. Не поражения от врагов нас огорчают. А мы сами и есть наши победы над собственными изъянами – и наши поражения от собственных слабостей, страстей и привычек.

* *

Рассказывают, будто Наполеон, в бытность свою живым императором, посетил синагогу в день Девятого ава. А потом сказал: не станет ни меня, ни французов, никого, а этот народ восстановит свой Иерусалим и свой Храм. Наверное, считал себя пророком.

И еще. Написано в другой книге о встрече двух великих людей своей эпохи – греческого философа с еврейским пророком. Встреча произошла Девятого ава на камнях разрушенного Храма.

Философ спросил пророка: "Разве достойно мудрого человека плакать об утратах?"

Пророк ничего не ответил.

Тогда философ, по молодости и привычке спрашивать, задал ему еще несколько вопросов, на этот раз чисто философского свойства.

Пророк, по старости и привычке отвечать, поделился с ним своими соображениями.

На это грек воскликнул: "Да человеком ли ты рожден, о мудрый!" И добавил: "Раз ты пророк, то скажи, что нас ждет?"

Ответил Йирмеяу (а это был он): "Когда наш Храм стоял, ты мог получить ответ. А теперь нет ответа".

Рассказывают, опустился на камни Платон (а это был он) и заплакал...

* *

Какая особенность у этого дня? Нет у нас Храма. Вот и вся особенность.

Наша история еще толком не началась. Мы молодой этнос на этапе становления. Мы все еще заняты собиранием черепков современных нам древних племен.

Мы все еще утешаем мудрствующих, уставших от жизни греков. И слезы у нас – детские, такие же искренние и горячие.

Ибо глубокую потерю переживать по-настоящему можно только в детстве.

Теги: даты