Встреча на полустанке

Ночь полна тревожных птичьих стонов в частоколе леса да перестуков колес на стыках рельс. Час за часом, час за часом, час за часом стучат, не переставая – дробно, как костяшки пальцев по столешнице, – тратам-тратам, то разгоняясь и принося краткий покой, то замедляя бег, чтобы вновь вселить тревогу в душу, хворую от нескончаемой езды и страхов. Да доедем ли мы когда!

Переполненный пенал вагона, купе без дверей. Переборки на живую нитку, трещат и ходят ленивым ходуном. Люди вялые, как хамса на засол, общее равнодушие. Уже и присмотрелись, и пообвыкли на чужом взгляде, над всеми нависло полное безразличие. Даже на нас почти не смотрят.

А у нас самих и разговоры угасли, и силы вместе с желанием выжить. Куда едем, что нас ждет, кто выживет?

"Кому в огне, кому в воде, кому от меча, кому от зверей, кому от голода". Уже и бояться утомились. А главное, три дня нет миньяна, молимся поодиночке.

День не легче ночи. Тем и отличаются, что дневное сердце стучит быстрее стыков под полом вагона, а ночное – точно в унисон.

…Забрезжило небо над поездом, понуро поплелся он на сопку, запахло болотом, обдало свежестью, замешанной на паровозной гари. Вползли на полустанок. Пути разошлись, образовав грязную, дощатую платформу-настил в щели между шпал. Мир вздрогнул и остановился.

Меняют паровую машину. Сначала шипят паром, свистят неуверенно, пугая стаю ворон на ближних мокрых соснах. А потом полная тишина и колкий воздух тайги.

Апатия. И утренний шахрит. Порознь, без вздохов и напряжения, без причитания и размахивания руками. Стоим, прижавшись один к другому, согреваемся. Нет мерного покачивания – состав застыл, не дышит – и мы стоим в своем углу, еле дышим. Йосл и Толмач у окна, я и Файвуш посередке, да Айзик Коцкер из Сквиры почти в проходе под гроздьями чужих ног, свисающих с полок.

Соседи глянули на нас сквозь сон в полглаза – да и отвернулись в фанерную стенку.

И тут вдруг – перестук. Как только что под нами. Но не под нами, а навстречу. Нечто накатывало, приближалось, урчало на исходе сил, хотело воды и покоя. Встречный!

Вот он вылез на всю длину платформы, тяжко переступил чугунными ногами – и замер точно против нас, прямо перед окном. А в нем ни искры, ни движения, хотя и видно – что-то живое, усталое спит внутри, ворочается. Только и показались наружу через стекла несколько мятых личин, размытых прерванной неспокойной дремой.

И отозвалось внутри нас – рывком подошло к горлу. Примкнули к окну – все мы. Разом кадыки повыворачивали, как сговорились: нет ли там наших?

Наших видно не было. Выскочил Йосл, не утерпел, помчался вдоль, скачет, подпрыгивает в косых сапогах, выкликивать людей боится. За ним Толмач – да в другую сторону, бежит гладко, в чужие окна заглядывает, машет руками, будто оттуда на него смотрят. Все высыпали наружу. И Файвуш, и я, и Айзик Коцкер из Сквиры. Неужели никого нет, такого не может быть! Двое бестолково бегают, трое мнутся на месте, не знаем, кого звать.

Стоянки долгой не ждем, кружим туда-обратно. На нас уже и проводник наскочил с пустым чайником, свистеть передумал, зашипел злобно на весь окружной лес: а ну по местам!

И уже вылетел нам навстречу толстый купчик, с цепочкой от часов, да без часов, и в расплющенной ермолке. Наш, наш! Кричит: сюда, господа, сюда. То ли своим кричит, то ли нашим.

И тем, и другим. Те еще в тамбуре колышутся, а наши уже в полном сборе. Стоим, одним сердцем на всех исстучались: Файвуш, Йосл, Толмач, я и Айзик Коцкер из Сквиры.

Миньян! У нас есть миньян!

И вот идет шахрит, стоим, повернувшись в одну сторону, неважно какую, мерно раскачиваемся, дышим полной грудью, весь мир перед нами.

Готеню, что на небесах!

И пошла молитва. Так бы и обняли все небо – оно уже распустилось над нами скромным цветком, заблагоухало, взялось в рост, наполнилось смыслом и улыбкой.

Свои молитвы сказали, настала очередь хазана. Вышел вперед Толмач, начал о праотцах степенно, на речитатив, на мягкий распев с подголосками.

Уже мчит к нам кривыми кренделями от головного вагона начальник поезда, ревет с угрозой – а мы, знай, отвечаем хазану да подпеваем руладами на переходах от брахи к брахе.

"А ну, растак-вас-туда-то, по местам". Да только наше место здесь. И уж царапнул всеми колесами состава присоединенный паровозик, полетел цепочкой вдоль перрона перелязг вагонных сцепок, кто-то впереди тяжело выпустил пар из стальной груди.

"Стоять не будем, стоять не будем", – вопят за спиной главного крикуна подпевалы с футлярами красных флажков в руках.

Да хоть не стойте. Мы молимся своему Богу – и нет никаких составов-паровозов, дороги, страхов и короткой человеческой жизни.

Никто нашего хазана не подгонит, вот оно, счастье, впервые выпитое до дна.

Уезжали – плакали. Пятеро тронулись сюда: Толмач, Файвуш, Йосл, я и Айзик Коцкер из Сквиры, пятеро в другую сторону, даже имен не узнали. Глядели в окно, как глядят беженцы в последний раз на родные хаты, как смотрят птицы на кинутый родной край. Они на нас глядели, мы на них – уже и не видно, перронный настил исчез в рваном тумане, а наши пять голов все торчали в оконном проеме, не желая возвращаться в постылое настоящее.

Весь путь стоил одной этой стоянки. Все наши годы. И не было молитвы слаще, и не будет.

**

Так и мы в своих обстоятельствах. Живем жизнь, едем куда-то, боимся, надеемся, мечтаем. Так чего ж нет радости, когда встречаемся на одичалом полустанке? Сталкиваемся друг с другом в немыслимых и замысловатых переходах – на подъеме в сопку – при смене паровоза – чего не бросаемся друг на друга с объятиями, слезами радости в истомленных глазах?

Езда в миллион лет, короткая остановка, дремучий лес вокруг – а нам повезло, нам чудо даровано, мы своих встретили.

Чего не рыдаем от счастья?

Миньян! У нас есть короткий, как жизнь, миньян!

Теги: Личное, Беллетриза