Былое

Воспоминания о прожитом писать рано. Если вообще их писать, в чем сильно неуверен. Потому что мало что прожито, если честно.

Но вот есть же эпизоды. Уже рассказанные и даже пунктирно записанные, осталось публиковать маленькими порциями.

Сегодня предпринимаю попытку. Не осудите. Хотя, можете и осудить - на ваше усмотрение.

** **

Обрезание – брис-милэ – мы делали дома и как раз точно в срок по Торе, потому что никаких надежд на желтушку наш новорожденный мальчик архиповским старикам не оставил. Пришлось им приехать к нам домой на Халтуринскую (это за Преображенкой) в составе полного миньяна, процентов на 70 – хабадского, окружив со всех сторон моэля, он же хирург, а также в сопровождении нескольких бутылок водки и кульков с кашерной едой, а другой, не своей, они не ели, хотя, ручаюсь, к тому времени у меня дома кашрут был не менее строгий, чем они привыкли со своими кульками.

Сделали брис, прочитали положенные молитвы-благословения, накрыли стол, сказали лехаим. И тут в самый разгар хасидских нигунов – звонок. Пришла патронажная сестра, если вы знаете, что это такое, я в то время не знал, которой вроде бы приходить был неурочный час, но вы же в курсе – Кто в нашем мире управляет случайностями, верно? А наш ребенок тихо и мирно спит себе, привязанный широкими бинтами к пухлой подушке, – ибо таков был обычай московских стариков, устраивавших в те годы брис-милы по квартирам. Мне и жене еще в начале обряда объяснили – чтобы не ерзал.

Так мальчика с появлением сестры и унесли в соседнюю комнату – на подушке и в сопровождении перепуганной мамы, а также одного из стариков, который выдал себя за дедушку новорожденного, и это у него получилось настолько естественно, что тихая сестра с добрым татарским лицом не проявила никакой озабоченности, хотя, судя по запаху, он успел выпить не одну рюмку и даже не две. Только спросила, что с мальчиком. На что получила исчерпывающий ответ от дедушки: обрезание, это, милочка, видите ли, такая специальная религиозная операция. И она спокойно ответила: знаю, – после чего никаких вопросов больше задано не было.

Вот и вся первая часть истории, которая в реале, если честно, растянулась на целую неделю, потому что мы несколько дней прожили в страхе по поводу предполагаемого налета милиции и составления протоколов на тему совершения кровавой ритуальной операции на теле ребенка (ничего так формулировка?), за что полагалась тюрьма или что там еще у них было против еврейских отказников? Но никто из милиции не налетел, так что страх отпал как кожица с липовой почки, а тогда как раз стояла пахучая московская весна.

Теперь очередь второго сценарного хода, который исторически слился с первой линий, и я не знаю, как это сейчас у меня получится на письме, а тогда, в жизни, вполне даже сошелся..

Жил в соседнем с нами доме еврейский, абсолютно рыжий и в меру конопатый мальчик. Он однажды прямо на улице со мной разговорился на тему шапочки, которую я носил на голове вместо, как он сказал, кепки. Это было уже через пару-тройку лет после брис-милы, и я того мальчика возьми и прихвати с собой на один из пурим-шпилей, которые шли тогда по Москве.

Сценарий спектакля был мой – и мне было не жалко пригласить на него хоть всех еврейских конопатых мальчиков города. Так, он и стал захаживать к нам домой после школы.

Я между делом с ним беседовал, иногда пересказывал уроки по Торе, на которые ходил сам, потом раза два брал его с собой, но это было опасно, и я оставил попытки приобщения к Торе чужого ребенка. Но что-то у него в душе перевернулось – и этот чужой, но соседский ребенок потребовал от меня, чтобы я устроил ему учебу – срочно!

А как я мог? У него есть папа и мама, их надо спросить, но он, буквально в слезах, заявил, что идти знакомиться с его родителями – без мазы (последнее дело), они все равно запретят.

Тогда я свел его с кем-то из своих знакомых подпольных учителей – и мальчик на год пропал, выпал из моего горизонта, хотя мы иногда и встречались на улице.

Ну вот, и вся вторая часть сценария. Ах, да! Забыл сказать: он стал учиться серьезно – называть имен не буду, отказался поступать в институт, дома не скандалил, но кушать отказался напрочь, завел свою кухню на кухне, и его мама, очаровательная, еще отнюдь не пожилая женщина, обещала мне по телефону "набить морду", обычный язык интеллигенции той поры, или, как минимум, сдать в милицию. Понятно, это была не совсем пустая угроза, если кто из вас помнит о тех годах.

Мама, кстати, работала врачом, если вообще не главврачом, но медицинским начальником, это точно, в той поликлинике, откуда пришла однажды в наш дом санитарка с молчаливым татарским лицом, ну чисто луна над Казанью.

А еще мама работала во врачебной комиссии при военкомате, или как там назывался этот отряд вредителей в белых халатах? А посему, в силу своего высокого статуса, мама решила своего сына спасать от религии армией, если я понятно выражаюсь.

Решила – и сделала. Мальчика увезли на сборы, но недалеко, где-то под Москвой, потому что мама действительно обладала какой-то силой и сама решала, где кому служить и сколько.

А сын соблюдал полный кашрут! И никто ему не сказал, что в случае опасности для жизни он может питаться некашерной едой, а поэтому в армии он ничего не ел – и жизни его оставалось три с половиной дня.

Мама завопила и снова позвонила мне, или наоборот – сначала позвонила, а потом завопила, я деталей не помню, на что я ей передал, что раввины Европы, так и надо ему передать, постановили, что ее мальчик может кушать все что угодно, а уж хлеб, воду и сырые овощи – это точно.

Насчет сырых овощей в армии было плохо, однако больше она мне не звонила – еще месяца два.

И вдруг, здравствуйте, новый звонок – на этот раз с требованием срочно с ней встретиться. Я обомлел – по мне лучше вызов в милицию: а в чем дело?

Она отвечает, что ребенку нужен новый тфилин, старый порвали его сокамерники по казарме. И вообще он (ужас и кошмар!) молится прямо среди них, а они дергают его за руки, смеются и чуть ли не бьют, а тфилин, садисты, совсем порвали – и теперь ему нужен новый. На что я робко сказал, что новый невозможно достать за один день. Хорошо, говорит, достаньте за два, я подожду.

Но и за два не выйдет, их везут из-за границы, да и стоят они побольше, чем вся мебель в вашей квартире. Отлично, говорит она, отдайте свой! – Что свой? – Тфилин, который на вашей голове, у вас что, нет тфилина?

Встреча произошла на перроне Красносельской, не знаю, осталось ли такое название. С первой секунды она высказала мне все, что накипело у нее на душе по моему поводу, но ранее не могло быть высказано в силу телефонного формата наших прошлых бесед. После чего буквально выхватила из моих рук сверток с тфилин и возмущенно удалилась, вернее, уехала в сторону центра, а я покатил к себе на Преображенку.

Вот и вся вторая глава нескончаемого рассказа, и я уже в полном отчаянье – когда он закончится? Да только нам предстояло съезжать с той Халтуринской квартиры на Рязанский проспект, а для этого надо было перевезти документы из старой детской поликлиники в новую, без чего "карту на ребенка" не заводили.

Я пошел уведомить местных эскулапов, что им надо переслать такие-то дела в такую-то поликлинику, потому что в те времена ничего на руки больным не давали (так и сказали – больным, хотя мы все сБ были здоровы). Однако мне они для ускорения дела, хотя я никуда не торопился, согласились выдать папку – в запечатанном виде – прямо на руки.

Я взял, а в метро согнул по диагонали и в образовавшийся просвет отлистал нужную справку и прочитал: число, адрес, фамилия семьи, имя ребенка, номер метрики, состояние здоровья и пр., а в конце в "общих замечаниях" – запись. О том, что в подпольных антисанитарных условиях была совершена операция (я не вру) в виде открытой раны на детородном органе, что свидетельствует о ритуальном характере содеянного, или что-то в этом роде, я уже забыл. Меня аж в пот бросило: это же чистый донос!

Но мы пока живы. А значит, ход доносу не был дан, следовательно, тот листик надо извлечь и выкинуть, что я и сделал в переходе на Курской, приготовив про себя отмазку, что, мол, знать ничего не знаю: видите, всё опечатано, мы внутрь папки и не заглядывали.

Но никто нас на новом месте ни о чем не спросил. Таков финал истории.

** **

Та женщина-врачиха (бывшая врачиха) вместе с мужем живет ныне где-то под Иерусалимом (знаю где, но не скажу), а муж регулярно ходит в синагогу.

Хорошим человеком оказалась, просто очень энергичная, – вот ведь закопала ту санитарскую справку среди бумаг, а могла бы и отослать куда надо.

Их сын – если вернуться к его армейскому периоду – уже через месяц при активном содействии мамы или по ее распоряжению был из армии комиссован (похудел за пару месяцев – смотреть было страшно). А по приезде в Израиль пошел учиться в ешиву, так что со временем стал вполне серьезным раввином и, сдав все нужные экзамены, проработал много лет заместителем главного раввина в каком-то очень крупном пост-советском городе (не Москва).

Деньги за мои тфилин мне никто не вернул, но и тюрьмы я счастливо в те лихие годы избежал, что тоже, согласитесь, не мало.

Что касается нашего сына (того, кому делали брис), то он, естественно, вырос – и в израильской армии послужил, и в ешиве провел достаточное число лет, сейчас работает, учится, живет и, наверное, даже не догадывается (я ни разу не рассказывал, вы первые), что знак на его теле делали старики-хабадники, хотя, должно быть, по знаку, этого не углядишь.

Так что все сБ хорошо. Чего и вам желаю.

Теги: Личное, Беллетриза