Бататовый кофе из тугой банки

Дима и Лера — молодая пара. Восторг от Израиля у них прошел достаточно быстро, и вопрос: а был ли он?.. И да, они еще не вполне освоились в Стране.

Лера ходит в группу ульпана (курсы иврита), грызет гранит смихутов[i] и биньянов[ii] и попутно не пренебрегает путиницей между цади и фэй софит[iii]. Запоминать слова у нее получается примерно с пятого на десятое или даже с четвертого на десятое. А потом еще вынь да положь их непринужденно в разговоре.

Легче, кажется, прыгнуть на арене  сквозь горящий обруч.

Или: когда Лера слышит новое слово, она точно помнит, что она его знает! Она даже помнит, как мора (учительница) его говорила и как она, Лера, его записывала в толстенькую тетрадку с мятыми уголками. Но вот что это слово значит, тем более — когда его произносят со скоростью 170 слов\сек израильской речи, убейте ее, не помнит!

Это пока что впечатления Леры от израильской жизни: борьба с новыми словами, борьба на кухне с новыми продуктами и вообще — борьба. Война, в смысле.

После нескольких недель, в течение которых Лера приноравливалась к израильским продуктам, пытаясь найти аналоги если не тыквенного латте, то хотя бы бататового кофе, она освоила несколько проверенных рецептов. В общем, можно сказать, что приготовление ужина уже не составляет для нее труда. Более-менее.

Дима ходит на работу, тоже пытается учиться в ульпане, что с каждой неделей получается всё хилее и хилее. Во-первых, потому что устает на работе, переводя в уме с иврита на английский, а потом — с английского на русский. Так, что к вечеру голова напоминает котел паровоза начала века.

А во-вторых, потому что возлагает большие надежды на Лерино знание языка. А в-третьих, мечтает ходить на уроки Торы, что получается не так часто, как хотелось бы...

Так что жизнь Димы и Леры складывается тут более-менее сносно, если не считать того, что идет война, непонятно, когда приедут родители, если вообще приедут, неясны перспективы с квартирой, работой и как фон маячит грусть о том, что осталось за границей Израиля.

Жизнь не вполне ясная, но и к этому как-то привыкаешь, если бы не — одиночество новоприбывших. Хотя оно и разбавлено встречами в ульпане, новыми знакомыми и старыми друзьями, у которых своя жизнь и свои заботы.

Поэтому незаметно и как-то само собой они сблизились со своими соседями.

В квартире у Тирцы и Шмуэля — пожилой пары из Венгрии — пахло корицей, паприкой, старыми книгами и еще чем-то трогательно стариковским: старой лавандой, старыми скатертями и немного лекарствами.

Шмуэль — небольшого роста, толстенький и всегда как будто посмеивающийся дедушка. Самое примечательное в его лице — широкие брови, которые двигаются сами как живые, и живые глаза, в уголках которых притаилась прищуристая ирония. Тирца — сухонькая и немного выше Шмуэля ростом, у нее резкие черты лица, скорее выразительные, чем правильные, высокие скулы и длинные глаза, прикрытые тяжелыми веками (типично «венгерское» лицо). Она редко улыбается и поэтому производит впечатление человека сдержанного, но у нее золотое сердце.

Было приятно войти в дом, где семья жила постоянно, десятилетиями. Дима и Лера в последние время гораздо чаще бывали в квартирах, откуда люди выезжали, не оставляя в стенах, где прожили несколько лет, ничего кроме неоплаченных счетов, сломанных шпингалетов и наклеек, намертво приставших к дверце холодильника.

В квартире Тирцы и Шмуэля годы проходили неспешно, незаметно оставляя росчерки  — на стенах, на книгах и на лицах, штрихи воспоминаний и загнутые уголки памяти.

Когда нашим молодым гостям предложили зайти и чувствовать себя как дома, Лера уже было приготовилась пить липовый чай (не в смысле «из липового цвета», а в смысле «без вкуса») из семейного сервиза, но Тирца удивила ее, предложив кофе:

— Мы шай не пьем. — Тирца слегка шепелявила и поэтому говорила «шай». — В наше время в Венгрии шай был для аристократии, а мы со Шмуэлем всю жизнь работали и так привыкли к кофе, что до сих пор никак не отвыкнем. А врашу об этом, — она слегка подмигнула Лере, — врашу об этом совсем не обязательно знать.

Тирца достала с кухонной полки кофе и, кивнув Лере: «сишас я вернусь», понесла банку Шмуэлю:

— Ты не поможешь мне открыть?

— Конечно, конечно, — оживился Шмуэль. — Давай ее сюда, открою.

Повернул раз-другой крышку и с довольным видом подмигнул Диме: знай, мол, наших, как мы с тобой банки открываем — любо-дорого смотреть.

Дима кивнул ему, хотя не понял, в чем тут радость и в какой момент надо гордо приосаниться.

Тирца с благодарностью приняла открытую банку, приготовила им кофе с обезжиренным молоком и с сахаром на кончике зубочистки, и, в общем, вечер прошел очень мило.

Дима с Лерой вернулись домой довольные и как будто наполненные той тихой светлой энергией, которой можно напитаться только в старом, пахнущем книгами доме за чашкой порошкового кофе.

Тирца и Шмуэль стали приглашать Диму и Леру в гости, рассказывать им о своих первых годах в Израиле: как они приехали из Венгрии, как Шмуэль — врач по специальности — работал сначала ветеринаром в кибуце, как они думали сначала, что это временно, а потом Тирца — выпускница архитектурного — устроилась воспитательницей в детском саду.

О том, что много лет у них не было детей, а потом один хасидский ребе, тоже из Венгрии («Да нет же, ты что, забыл? Он был из Румынии! А, нет? Ну, хорошо, из Венгрии»), который уже умер, благословил их и у них родились сын и дочка. И они уехали из кибуца.

Как долго не могли устроиться в городе, как переезжали с места на место. Пока не приехали сюда, и тут жизнь начала налаживаться. Как Шмуэль воевал в Шестидневную войну, а Тирца ждала его дома с детьми, а связи никакой не было, и она не знала, что с ним и где он воюет.

Как Шмуэль вернулся домой, как их сын уехал в Америку, а потом вернулся, а потом снова уехал. Тут они начинали оба — Тирца и Шмуэль — немного путаться в деталях.

Дима с Лерой понимали, что им пора домой. Нежно прощались с «нашими старичками», как стали их звать между собой, и, осторожно прикрыв дверь, уходили к себе, стараясь не расплескать тихую нежность старого венгерского дома — с салфеточками на протертых подлокотниках дивана и запахом домашнего печенья с изюмом и кофе из тугой банки.

Иногда «наших старичков» навещал сын и реже — дочка. После отъезда дочки Диму и Леру ждало то же печенье с сахарозаменителем, а после визита сына — яблочный штрудель, щедро посыпанный довоенной сахарной пудрой.

Приближалась Ханука, и Дима с Лерой долго гадали, какой подарок купить милым соседям. Как-то сама собой пришла им в голову идея: подарить им кофемашину.

Дима и Лера водрузили на кухне подарок, сияющий никелем и бронзой, и сообщили Шмуэлю и Тирце:

— Вам теперь не придется открывать тугие банки с порошковым кофе или варить его турецкую версию в старенькой алюминиевой кофемашине. Теперь у вас есть эта: загружаете капсулу, нажимаете кнопку — и…

...и квартира наполняется хватающим за душу тягучим запахом.

Они даже продемонстрировали старичкам, как работает новая машина, и были, пожалуй, не меньше их довольны своим подарком. Наверное, больше…

По завершении визита поднимались к себе с легким сердцем — так себя чувствуют люди, которые смогли найти подарок, оцененный по достоинству.

Не будем скрывать: наши олимы[iv] были очень озадачены, когда в их следующий визит (невзирая на удивленные брови Леры и на уязвленную кофемашину, покрытую вышитой салфеточкой), Тирца взяла банку времен Метушелаха[v] и направилась твердым шагом к Шмуэлю, дабы он открыл ее.

Когда она вернулась на кухню, Дима подумал про себя: «Не понял». А вслух спросил:

— Это… ну… Шмуэль… У вас есть новая кофемашина — наш подарок… Если она неисправна, скажите. Или если у нее есть какой-то дефект, не стесняйтесь: мы вернем ее в магазин, заменим…

— Да нет же, — понизив голос и оглядываясь на дверь кухни, прошептал Шмуэль, театрально жестикулируя широкими бровями. — Мне как раз нравится этот новый кофе, и когда Тирцы нет дома, я в новой машине готовлю. И это факт, с которым не поспоришь. Но если Тирца дома, я — нет, пусть она сама делает, а я ее, значит, благодарю за кофе, который только она умеет так… ээ… варить…

Лера молча, проглотив обиду, наблюдала в этот момент на кухне, как Тирца сворачивает голову старой кофемашине времен Оттоманской империи или императора Вильгельма, Завоевателя, вытряхивает из нее использованную кофейную гущу, моет старинный агрегат и берется за ложку — засыпать новую порцию из открытой мужем банки.

— Тирца, — Лера не стала понижать голос, зная, что слегка глуховатый Шмуэль не расслышит из салона их разговор на кухне. — У вас же есть новая машина. Зачем же вам эта лишняя работа: пересыпать кофе в тугую банку, относить ее Шмуэлю, чтобы открыл, отмывать старую машину от кофейной гущи, варить, снова открывать, снова мыть, снова засыпать туда кофе… когда тут у вас стоит такая совреме…

— Дорогая девошка, — Тирца тоже не стала понижать голос, так что и Дима в гостинной услышал ее ответ. — Дело же не в кофе, моя дорогая. Но когда Шмуэль открывает для меня тугую банку, он снова шувствует себя мушшиной…

Не зря ведь сказано в Песни Песней: "яфа ат райати кэ-тирца" — "прекрасна ты, подруга моя, как Тирца"[vi].

[i] Смихут — сочетание двух (чаще всего) существительных, выражающее принадлежность. Кроме того, два существительных в смихуте вместе могут составить новое слово.

[ii] Модели построения глаголов.

[iii] Буквы еврейского алфавита.

[iv] Новоприбывшие, разг. — от עולים )«олим» — «репатрианты»).

[v] Метушелах бен-Ханох (687-1656 / 3073-2104 до н.э.) выдающийся праведник, наставник своего поколения, дед Ноаха. Метушелах умер в возрасте 969 лет (Берешит 5:27), прожив самую долгую жизнь за всю историю.

[vi] Шир а-Ширим 6:4.

Теги: семья, Женщина, История из жизни