Не мой типаж

Когда ты хочешь описать человека, ты не знаешь, откуда начать, потому что это — человек, и в нем всего много разного.

В последнюю субботу, когда мы были вместе, он спросил меня, что в нем мне не нравится. Я не поняла, откуда он взял этот дурацкий вопрос, и не согласилась отвечать.

Но он так хотел получить ответ и не отставал. Я сказала: «Ну, ладно», но при условии, что на каждый момент, который мне в нем не нравится, я назову пять моментов, которые мне в нем нравятся.

Он не согласился, и в конце мы сошлись на компромиссе: одна хорошая вещь — в паре с нехорошей. В результате я назвала четыре момента, которые мне в нем не нравятся, и собиралась добавить к ним позитивные, как было условлено, но он не захотел слушать. Я рассердилась:

— Ты же обещал выслушать! Ты не можешь так поступить, мы договорились.

— Ну, ладно, только одну вещь я готов выслушать.

И когда я сказала это — то, что я так люблю в нем, — я расплакалась, настолько я правда люблю это в нем: что он умел «видеть» меня. Он «видел». Ну, какой пример привести… Мы ехали, например, на машине, по радио передали одну новость, меня это расстроило, и он сразу почувствовал:

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего со мной.

— Ну, ладно, я же чувствую, что что-то не то.

— Да ладно тебе, всё нормально.

— Если ты не скажешь, я остановлю машину.

Он просто меня чувствовал. Вот так. Чувствовал другого человека. Это смешно: всегда я рассказываю его семье, каким он был хорошим.

Он был очень прикольный, забавный, и таким они его знают: умел поднять всем настроение. Но если его просили дома у родителей убрать со стола, всегда отнекивался или прикидывался занятым.

Я не верила, что это так, пока однажды своими глазами не увидела. Я не знала, что это так, потому что у нас дома он не давал мне мыть посуду. Он был таким заботливым…

Мы познакомились очень странным образом: я — детский врач, работаю в больнице в детском отделении. И однажды встретила там свою подругу, с которой много лет уже не встречалась: ее сын попал в больницу и она была с ним.

Так мы снова стали общаться, и как-то раз она пригласила меня в гости. И тут ей пришла в голову идея познакомить меня с молодым человеком: братом соседа напротив.

Короче, она, ее муж и сосед по-мафиозному организовали наше знакомство, как у Марио Пьюзо: «предложение, от которого вы не сможете отказаться». Сейчас, после всего, что потом случилось, я обвиняю их. Мне они рассказали всякие байки про него, а ему — байки про меня.

Ну, они не профессиональные свахи, так, любители. Можно, наверное, было сделать так, чтобы это было шито не такими белыми нитками, но просто они (справедливо) полагали, что если расскажут нам правду, то мы не захотим встречаться и даже думать об этом.

И поэтому на первой встрече, когда правда о нас — в разговоре — начала всплывать и проясняться… Мы сидим в кафе и такие:

Я:

— А что? Правда? (Упс…)

И он тоже:

— Что? Серьезно? (Упс..) А, нет, ничего, так просто спросил…

Ему наврали про мой возраст, мне — про его работу, ему — про рост и стройность, мне — про его образование, стиль и типаж. Короче, неловких моментов было в избытке. И нет — не таким я представляла избранника. И да, что поделать, — и он тоже не такой представлял… кхм… меня.

И, тем не менее, мы оба отправились на вторую встречу: он был слишком… забавным, открытым и милым, чтобы не дать ему второй шанс. И постепенно  я поняла: это то, что мне надо.

…

В то время, когда всё произошло… в районе того часа… я шла с коллегой по коридору больницы, в которой работаю, и вдруг мне стало так дурно… Я сложилась пополам и оперлась о стену, чтобы не упасть. Тот коллега может подтвердить

Я ему сказала:

— Извините, мне дурно, так тошнит. Прости…

Дошла до туалета, и меня там вывернуло наизнанку. И было так плохо, никогда в жизни так не было. Я держалась за стенку, за кафель туалета для персонала, и еле стояла на ногах: как домой доберусь? Но как-то добралась. Еле-еле.

Были звонки на телефон, но я не отвечала, конечно.

Только зашла в квартиру, позвонила его мама, я ответила, и тогда она мне рассказала, что Нат погиб сегодня в Газе… Б-г не хотел, чтобы я получила это известие в больнице, на работе.

Не знаю, почему Он хотел, чтобы я услышала это, когда была в квартире одна. Но потом пришли... отскребли меня от ковра, так что, в общем, я была не одна.

Но сейчас, когда никто не слышит, да даже и слышит… я реву так, что захлебываюсь… У меня не осталось никаких резервов… уже столько времени не сплю.

С тех пор, как начала работать в больнице, уже несколько лет я нормально не сплю… Всё… нет никаких резервов у меня, негде взять силы, чтобы жить дальше без него…

Он был очень скромным, очень. Если я говорила ему, что он классный или умный, он смущался: ладно-ладно, хватит. Но если я говорила о себе: «Фу, какая уродина» или: «Ну нет, какая же толстуха», он протестовал. Про меня нельзя было ничего плохого говорить.

А как-то я сказала: «Ты такой красивый». Его сестра услышала из соседней комнаты и кричит: «Кто? Этот? Он же обезьяна!» — так в его семье относились.

Он был такой харизматичный, видный, его нельзя было не заметить, но в семье к нему всегда относились как к шалопаю. Не видели, какой он добрый, какой чуткий…

Б-г забирает хороших. Так что нам, видимо, нечем особо похвастаться, если мы еще тут… Не обращайте внимания… Я — так… Привыкла, что он всегда понимает мой черный юмор, и отвыкла, что это может шокировать.

Так что Нат там, а мы тут, в этом мире… который хорош только для тех, кому ад недостаточен…

Когда началась эта война, он решил, что ему нужно быть там, в Газе, такой он идиот. А я отговаривала его, умоляла, эгоистка хренова, не хотела, чтобы он уходил. Хотела оставить его для себя, хотела, чтобы он остался жить тут рядом со мной.

Я держала его руками, не давала уйти. Тогда он говорит: «Ладно, я еще немного задержусь, но потом поеду».

Встал, вымыл посуду: он же не уедет на войну, оставив меня с невымытой посудой.

— Ладно, Адасса, я поеду.

— Ты никуда не поедешь!!

— Ладно, я только сгоняю к родителям, возьму кое-какие вещи от них. Если решу ехать, то позвоню тебе.

И, конечно, не позвонил. Сразу от родителей поехал на базу. Но там его не сразу приняли добровольцем. Оттуда, с базы, он позвонил.

— Так ты уже считаешься мобилизованным?

— Нет пока.

— Так что ты там делаешь?

— Ну, найдут тут в армии, что мне делать.

— Так возвращайся домой и жди со мной рядом, пока для тебя в армии «найдут, что делать»!

— Ладно, Адасса, не начинай, я тут, в тылу, волноваться нечего.

Я решила не спорить с ним: в армии сейчас не до него, сам вернется. Он мог быть таким упрямым. Нашли, в конце концов, ему место на складе. Но склад был недостаточно хорош для него: ему в бой надо.

В конце концов, его взяли добровольцем и он пошел воевать в Газу. Пошел простым солдатом, рядовым, хотя во время операции «Цук Эйтан» («Несокрушимая Скала», 2014) он был командиром, а тут стал солдатом у своих бывших солдат, которые теперь стали его командирами.

Я же говорю, человек без эгоизма, ему нужно быть там, где он сейчас нужен. Он и погиб там, где был больше всего нужен. Ради тех, кому был больше всего нужен — своей стране, своему народу.

А мне, что мне остается? Не так много… не так мало…

Я ждала тебя тридцать три года, и вот ты снова ушел, и теперь — навсегда. Ты всегда умел меня успокоить — как никто, а сейчас у меня истерика, а тебя нет, чтобы обнять меня и сказать, как обычно, что «чего зря нервничать» и что я «явно преувеличиваю».

На этот раз я, кажется, совсем не преувеличиваю, но тебя нет, чтобы услышать это. Я тебя так люблю… Как я смогу жить дальше без тебя…

Если у вас где-то на чердаке или в подвале завалялась машина времени, пусть старой модели, даже с треснувшим экраном, — вышлите мне почтой, пожалуйста… В редакции есть мой телефон.

Со слов Адассы Л.

Теги: Война в Израиле