Хумус из Рамаллы

Нет, сегодня я уже не такой отчаянный, как в молодости, но тогда я запросто ради того, чтобы получить сочный материал для теленовостей, забирался и в Рамаллу, и в Шхем, рисковал жизнью. Сейчас я знаю, что Тора запрещает просто так рисковать жизнью, это слишком большое сокровище, даже если тебе, брат, так пока не кажется. Но когда-нибудь ты убедишься, как убедился я в один прекрасный день.

Короче, мы с приятелем, тоже известным тележурналистом, переоделись арабами и пустились в путь. Куда? В Рамаллу, на выступление одного арабского шейха, который израильтянам говорил одно, а в своей мечети, арабским своим братьям по оружию проповедовал другое. Совсем другое. Как ясный день на пляже отличается от торнадо — вот такое другое.

Короче, мы переоделись, арабский знаем в совершенстве. Как я его выучил? Ну, кроме того, что учил в школе и в университете, я тогда запросто садился в автобус на Рамаллу, тоже под видом араба, и ехал себе по всему маршруту из конца в конец. Развалюсь на заднем сиденье — и впитываю всё как губка. Так и нахватался всего: жаргон, сленг, многозначительные паузы, которые делаются в каждом языке, когда подразумевается, что смысл и так ясен, прищелкивание языком в нужных местах и характерное растягивание гласных, столь присущее арабскому.

Короче, оделись мы с другом-журналистом как арабские шейхи. Я более внушительный шейх, а он, типа, мой помощник. Зашли в мечеть, затерялись между всеми. Между строк: если нас заметят, то тут же и прикончат. Но мы держимся уверенно, хотя ясно: чем быстрее тот шейх закончит толкать свою кровавую речь и чем быстрее и незаметнее мы, записав ее, как появились, так и исчезнем, — тем всем (нам) будет лучше.

И вот все толпой выходят, а нас тут же ждет бронированная машина, замаскированная, конечно.

И я уже, стараясь не бежать, направляю к ней свои стопы, как вдруг мой приятель, придерживает меня за локоть и на чистейшем арабском кротко и зазывно так вопрошает:

— Слушай, как можно побывать в Рамалле и не попробовать настоящего арабского хумуса?

«Помощник» этот… В его семье ценят восточную кухню, и родители его, как и мои, — выходцы из арабских стран. Поэтому тяга к настоящему хумусу из Рамаллы вполне понятна, но слишком рискованна — здесь.

— Э… Мне кажется, это не очень хорошая идея, давай-ка уже поедем...

— Не, ну что такого?

— Лучше по-е-дем!..

— Ну, не тупи, я умираю с голоду, десять минут — поели и поехали!

Я не очень уверенно упирался, но он убеждал, что если в мечети не раскусили нас, то в закусочной и подавно не раскусят.

Уговорил меня.

Если бы я только знал! И кстати, как раз в закусочной человека легче распознать, чем в битком набитой мечети, в толпе. Вы, скажем, не отличите человека своей национальности, который ест ваше национальное блюдо, — от переодетого «засланного»? Еще как отличите, человека видно как облупленного по тому, как он ест.

Заходим в закусочную. (Тем, что есть кашрут и его законы, я в ту пору не слишком загружался).

Заходим. А тут как раз очень «удачное» расположение сил.

По правую руку все столики заняты бойцами ФАТХа и оружие лежит прямо на столах.

По левую — бойцами ХАМАСа и оружие, как вы догадываетесь, тоже лежит прямо на столах между тарелками и питами. А время у них — самое жаркое: выборы. Так что стоит одному из них шевельнуть бровью под неправильным углом, тут же всех положат, благо оружие под рукой, далеко ходить не надо.

И аккурат посередине — между двумя этими группами бойцов — пустой столик.

— Пошли, — говорю, — пока не поздно. Мне тут как-то неуютно. Аппетит пропал.

— Сейчас уже глупо уходить. Садись и заказывай. Десять минут — поели и ушли.

Садимся, делаем благодушные лица.

Я кляну приятеля, что затащил меня сюда, да уже поздно.

Вырастает рядом с нами официант:

— Что вам?

Я смотрю, рядом со мной хамасовцы заказали что-то.

— Мне, — говорю, — как у них.

Если что, типа, я с ними...

Ну, а приятель мой, которому хумус приспичило, заказывает — отгадайте с трех раз! Заказывает хумус.

Как только он произносит слово «хумус», офицант замирает на месте, вытаращивается на него и недобро так спрашивает:

— Йа, яхуд?!

Это значит:

— Ты — еврей?

Худшего вопроса в этой точке земного шара не придумаешь.

Разговоры враз смолкли, и все — все — как один развернулись в нашу сторону, и десятки глаз как прицелы автомата впились в наши лица.

И тут я понял, что значит побелеть от страха. Мой напарник и «помощник» шейха стал настолько белым, насколько позволяет физиология перехода живой материи в неживую.

Я тоже, наверное, побелел от страха, но не было способа проверить.

Дело решали секунды.

— Йаяа, брат, — сказал я официанту, стараясь, чтобы губы не слишком дрожали. — Зачем проклинать? Зачем сразу — «еврей»?

Но он стоял на своем и медленно, с ненавистью цедя слова, пояснил:

— Только еврей, только еврей станет заказывать хумус в семь вечера. Люди едят хумус только утром.

Руки бойцов, как я видел краем глаза, уже потянулись к прикладам...

— А-а, оставь его, — я отвесил своему «помощнику» увесистый подзатыльник. — Ты не видишь, что он идиот? Вчера вернулся из Америки, еще не отошел от смены часовых поясов, джетлаг у него такой жесткий — заказывает хумус в семь вечера — ха-ха-ха!!!

Все загоготали и заулюлюкали, и отвернулись обратно к своим тарелкам.

Взгляд приятеля, который еще сидел, пригнувшись от подзатыльника, мне не забыть до конца дней.

— Уходим, — просвистел он, не разжимая губ. — Встаем и тикаем.

— Тихо, — говорю ему с самой благодушной улыбкой, на которую только способны окаменевшие мышцы лица. — Ешь тихо и медленно. Нечего привлекать внимание. Жуй! Кому говорят?

Как тут жевать? Попробуй проглотить что-то...

Поковырялись мы в тарелках для правдоподобия и медленно так расплатились, и вышли...

Это ключевое слово — медленно.

Но какое же счастье обрушилось на нас, когда мы отъехали на приличное расстояние!

Какое счастье! Когда ты спасаешься от настоящей смертельной опасности!

И что мешает нам сейчас так же радоваться, как тогда?

Что мешает благодарить Б-га за жизнь, которую Он дал нам?

Рассказал Цви Ехезкели, известный тележурналист, документалист

Теги: История из жизни, История тшувы