Она была не та...

Я родилась в Иране, семья приехала в Израиль, когда мне было семь лет. Папа был инициатором переезда — после прокатившихся по стране волн переворотов и революции папа настаивал на переезде, хотя мама предпочла бы остаться.

Я помню большой дом, комнаты, тяжелую резную мебель, чайник с длинным медным носиком, пятно света на ковре, но главное — много места, много места для каждого человека.

Вся мамина семья оставалась в Иране, прежде всего — мамина старшая сестра, которая для нее была как мама. Мы, дети, часто бегали к ней в гости, она ставила перед нами обильное угощение, делилась своим теплом, выслушивала.

Своих детей у нее не было, но был большой дом, полный изящных изделий талантливых мастеров, было сердце, полное тепла. В этом тепле можно было купаться, в нем мы всегда чувствовали, что нас любят, просто так любят, за тот факт, что мы существуем на этом свете. Больше я нигде ни у кого такого не встречала.

Но мама сделала свой выбор: поехать с папой и детьми в Израиль, оставив всю остальную семью в стране исхода.

Одно из последних моих «иранских» воспоминаний и, наверное, самое яркое воспоминание о детстве вообще — как я заболела ветрянкой.

Сестра, старше меня на год, обошлась двумя-тремя прыщиками на животе и продолжала играть с подружками, а я… Я покрылась множеством жутко саднящих ранок, стала похожей на египтянку времен Десяти казней египетских.

Всё тело чесалось и зудело, и мама уговаривала меня не чесать лицо. Поход к врачу много не дал: он диагностировал ветрянку, но никаких средств по уходу и от зуда не дал, их не было.

— Мама, у меня так чешется!

— Я понимаю, доченька, потерпи!

— Я не могу! Это просто очень-очень сильно!

— Я понимаю, доченька, но ты, всё же, попробуй не чесать. Так у тебя лицо останется гладким, а если будешь чесать — останутся шрамы на коже.

— И никто меня замуж не возьмет?

— Возьмут тебя замуж, обязательно, но чтобы это было быстрее, не чеши лицо, пожалуйста!..

— Хорошо, я попробую… нет, нет! Я не могу!..

Мама мучилась со мной часами, но не теряла терпения, всегда отвечала ласково и с пониманием и не осуждала меня за то, что мне плохо, и за то, что я жалуюсь.

Смотрю иногда на сегодняшних мам, как они отвечают детям, и думаю: они так разговаривают потому, что не родились в Иране. Там мамы понимали, что дети маленькие, что им нужны силы расти. Если с детства забрать у них силы — на что они будут жить?

Мама нашла выход из положения и, видя мои страдания, сказала:

— Знаешь что? Есть у тебя какая-то мечта, что-то, что ты очень хочешь?

— Есть, — ответила я, подумав с секунду. — Я видела такую куклу у одной девочки, я думаю, что это американская кукла.

— Как она выглядит? — спросила мама, мягко взяв меня за руку, чтобы я, задумавшись, не трогала лицо.

— У нее длинное розовое платье, длинные волосы, она говорит «мама», она раскрывает и закрывает глаза, у нее маленькая сумочка на плече, у нее мягкие ботиночки на ногах, она просто мечта… — выдохнула я, живо представив это видение, от которого у каждой девочки тех лет голова шла не просто кругом, а окружностью — окружностью платья, ботиночками размером в полпальца и длинными волосами со шляпкой.

— Хорошо, — ответила мама. — Давай договоримся: ты стараешься и не расчесываешь лицо, а я куплю тебе такую куклу, раз она тебе так нравится.

— Очень нравится!

— Хорошо — с этого дня и до того дня, как у тебя закончатся все ранки на лице.

Ох, как мне хотелось куклу. Я грезила о ней днем и ночью, я сжимала руки в кулаки и прижималась щекой к перевернутой стороне подушки, той, которую еще не успела нагреть моя пылающая голова.

Я, лежа на спине, стискивала кулаки под собой и нажимала на них всем весом, чтобы они сами по себе не освободились, я иногда немного плакала, я думала о кукле и мучилась страхом, что нечаянно почешу лицо и — пропала моя мечта!

Однажды утром мама нашла меня плачущей.

Слезы катились по моим щекам и волосам и впитывались в подушку.

— Я обманула тебя, — сказала я маме. — Сегодня утром у меня так чесался подбородок, что я не сдержалась…

Мама нагнулась над кроватью и озабоченно посмотрела на две сковырнутые коросты:

— Да, я вижу вот тут пониже рта… — она легко коснулась моих горячих губ.

— Теперь ты уже не купишь мне куклу? — спросила я, боясь прочесть ответ в ее глазах.

Мама села рядом и задумалась:

— Я вижу, — сказала она, — что все эти дни ты так стараешься. Ты очень стараешься не чесать, так что я думаю, что… Я куплю тебе твою куклу (я подпрыгнула на кровати от радости), но ты должна пообещать мне, что продолжишь стараться и не трогать лицо. Только так.

— Я обещаю, я обещаю, я обещаю! Правда, я буду стараться, но…

— Что «но»? Чего ты помрачнела?

— А как ты купишь такую куклу? Здесь такие не продаются...

— Я знаю.

— Моей подружке эту куклу привезли из-за границы. Но у нас в семье никто не едет заграницу… — это была серьезная проблема, и было непонятно, как мама об этом не задумывается.

— И это я тоже знаю, но кукла у тебя будет.

— Но как? Как ты ее купишь?

— Если я тебе обещала, у тебя она будет.

Тревожным детским сердцем я понимала: в стране тяжелое положение, плохие отношения с Америкой, об этом пишут в газетах, все об этом говорят, не переставая, покачивают головой и тревожно вздыхают, обсуждают во время обеда — мама, папа, мамины сестры, гости… Но меня среди всей этой политической бури беспокоила только одна-единственная мысль: где и как мама может купить настоящую американскую куклу?

Следующие дни прошли в тревожном ожидании, меня поочередно грызли то тревога (а если мама не сможет купить?), то надежда.

Прошла еще неделя, и после обеда мама шепнула мне:

— А теперь пойди, посмотри на что-то в своей комнате.

Я бегом понеслась к себе… на кровати в картонной коробке закрытая тонкой бумагой, словно невеста фатой, лежала кукла.

Этот восторг, эту поднимающуюся к сердцу волну счастья и благодарности можно ощутить разве что в детстве. Во взрослой жизни всегда присутствуют мелочи, которые не дают тебе погрузиться в счастье…

Я, трепеща, склонилась над кроватью.

Это была не та кукла, о которой я мечтала…

Та была совсем другая, не такая. На моей кровати лежала очень милая, но другая кукла!

Слезы выступили на глазах, но я не показала их маме.

Я обняла куклу и прошептала ей: «Мы не скажем маме, что ты — другая».

Мама увидела, что я плачу, но только улыбнулась. Наверное, она решила, что я просто не верю и оттого плачу.

При переезде в Израиль кукла потерялась.

А у меня на подбородке до сих пор — два шрама от укусов ветрянки.

У меня нет куклы, но есть шрамчики, а еще у меня есть обещание взрослого, который очень хотел выполнить его, хоть и не справился до конца.

Но у меня сохранились в сердце прикосновения шуршащей прозрачной бумаги и миниатюрное розовое платье, которое было «почти», «почти как то»…

Теги: семья, История из жизни, Между людьми