В тишине и (не) в обиде

Сегодня я мама троих детей, но мое собственное детство было очень непростым… Это было детство, в котором ребенок нес ответственность за родителей. Это было детство, в котором, если что-то случалось, кто-то обидел, вместо того, чтобы бежать к маме, плакать и рассказывать, как сделал бы каждый нормальный ребенок, я обхватывала себя руками и сидела молча.

Мои родители — потрясающие люди, мама — замечательная мама, и вместе с тем мое детство было очень сложным…

Я родилась совершенно здоровым ребенком у глухонемых родителей. И, хотя это, к счастью, нечастая ситуация, всё же, думаю, что само испытание и переживания сродни тому, с чем сталкивается не так уж мало людей…

Я росла в реальности, где было очень много тишины и очень много шума. Тишины — внешней, потому что в доме было тихо. Но внутри — внутри меня было так много эмоционального шума: я хотела говорить, петь, кричать, плакать как каждый ребенок, рассказать, поделиться, но… не могла. Уже с двух лет я научилась понимать и «говорить» знаками.

Сегодня, когда у меня самой дети, я понимаю, насколько для ребенка это жизненно необходимо — быть услышанным. Как детям важно, если что-то происходит у них снаружи или внутри — что-то болит или кто-то толкнул, учительница спросила на уроке или задела неосторожным словом, — как важно и хочется им тут же рассказать, тут же вывести это из области переживаний в область разговора. А у меня не было такой возможности…

Когда я возвращалась домой, а мама была на работе, что толку мне было звонить ей туда — она бы меня всё равно не услышала.

И в детстве я жила всё время с этим вопросом: почему? Почему из всех детей именно я должна была родиться у таких родителей? Почему из всех детей именно я должна переносить эти насмешки, эту вечную тишину, это чувство, что «ты не такая, как все», это отчуждение, гримасы? Почему на родительском собрании я должна переводить маме?

Почему именно я?

Сегодня понимаю, что вопрос должен быть не «почему?», а «зачем?» Не «почему Ты послал именно мне всё это?», не «за что?», а — «для чего?», «ради какой цели?».

Сегодня я понимаю, зачем. Сегодня я работаю с глухонемыми, даю уроки, понимаю их, их трудности, их надежды, сегодня я могу быть для них человеком, который поддержит и направит — это та сила, которую Б-г дал мне, проведя через такое детство.

Но тогда? Когда я была девочкой, а потом подростком?

Я не могла этого знать, и испытание было велико для меня, явно не по размеру, так оно ощущалось. Этот груз — служить опорой родителям, их советчиком, переводчиком и консультантом — был выше моих сил.

Я так хотела поговорить с кем-то, кто выслушает меня, кто поймет, хотела по-го-во-рить с кем-то.

Дома у нас была тишина. Возвращаясь из школы, я оказывалась в пустом и тихом-тихом пространстве, и страстное желание говорить бурлило во мне, как лава, поднимающаяся в вулкане. Я начала говорить с Б-гом.

Я не знала, что Он такое… не знала даже, как Его зовут. Помню, мне тогда было лет двенадцать. В школе был ужасный день, я пришла домой, мама не могла со мной говорить, а плакать не имело смысла — я хотела выплеснуть накопившееся, чтобы меня услышал кто-то.

Я вышла на балкон и сказала:

— У меня нет ни малейшего представления, как надо с Тобой говорить. Я просто хочу, чтобы меня выслушал кто-то. Поэтому слушай: вот что со мной произошло сегодня в школе…

Я разговаривала с Ним и чувствовала, будто Кто-то дает мне руку и идет со мной. В той жизни, которой я жила, всегда был привкус: «Не может быть, чтобы это была вся жизнь», «И это — всё?» У меня был свой уголок на балконе, куда я приходила, когда хотелось поговорить, когда дома не было кому услышать меня.

Отслужив в армии, я почувствовала, что хочу сбежать как можно дальше. Тишина дома давила на меня. А еще давила ответственность, повседневный груз ответственности за родителей: обращения в мэрию, походы в банк, в аптеку, к врачу. Я всегда ходила с ними. С шести лет переводила врачу, на что жалуется мама или папа, знала диагнозы и симптомы, которые обычный ребенок не знает и знать не может. Я была не только их связью с реальным миром обычных людей, но и их эмоциональной поддержкой.

Мне не хватало пространства, воздуха. Я их так всех люблю, но мне тесно здесь, я задыхаюсь.

Мне нужно место, много места. Чтобы можно было побыть самой собой. Одной. Самой. Чтобы не надо было никого оберегать, никого спасать, никому переводить. Чувствовала, что должна спасать себя, но как? Может, причина в том, что эта маленькая страна, в которой живу, не подходит мне? Слишком тесная...

Мне нужно много места физически, много места эмоционально, место для себя, чтобы я могла вздохнуть и почувствовать, что у моей жизни есть смысл, не только когда я решаю чьи-то проблемы, договариваюсь, сглаживаю углы, тушу пожары, убеждаю, предупреждаю.

Но и когда я одна. Сама.

И я убежала на самый дальний край земли, дальше некуда.

Мне так казалось.

В Австралию.

…Австралия — потрясает, поражает, увлекает, завораживает, цветет. Но когда улегся первый восторг, то — а как иначе? — все вопросы и сомнения вернулись. От себя не убежишь. Даже в Австралию.

Ощущение тесноты настигло меня и там. В огромной бескрайней Австралии, где так много места. Тогда откуда во мне эта теснота?

Что же мне надо? Откуда это ощущения тесноты и пустоты одновременно? Если убежать от этого не удалось, как побороть это в себе? Или найти?

Я снова начала говорить с Б-гом, как когда-то в детстве. Спрашивала Его: «Зачем я приехала сюда, в Австралию, если мне здесь так же одиноко и плохо, как дома? Нет, внешне всё хорошо, я здорова, бодра, хорошо выгляжу, пользуюсь успехом, но внутри… внутри… Отчего так тоскливо? Что я здесь делаю?»

Я сказала Эмили, своей подруге:

— Мне надоело...

Было чудесное осеннее (для Австралии — весеннее) утро. Мы сидели за завтраком, через широкий проем был виден океан, но у меня было ощущение, будто незримый занавес отделяет меня от чудесного вида, будто есть внутри что-то, что не дает красоте океана, дышащего свободой и блеском утра, войти в меня. Будто нет во мне простора, чтобы принять ее. И это несоответствие между широтой пиршества природы, всего, что жизнь вообще может предложить, и «узким горлышком» моего внутреннего пространства было так мучительно…

Ветер шевелил углы скатерти, гонял крошки на столе. Я водила вилкой по тарелке, аппетита не было. Прибой с шумом разбивался, поднимая зависающие в воздухе фонтанчики брызг. Было что-то неумолимое и равнодушное в его повторяющихся ударах, будто он отгонял меня.

— Что я здесь делаю?.. Я устала от Австралии. Хочу домой.

— А дома тебе будет лучше? — спросила Эмили, нагибаясь, чтобы зашнуровать сникерс, и глядя на меня из-за трепещущего на ветру угла скатерти.

— А здесь мне лучше?

— А где тебе лучше? — Эмили выпрямилась и шевельнула плечом, глядя на меня. — Что ты вообще хочешь?

— Найти что-то…

— Или, может, кого-то? — хмыкнула Эмили.

Я, как всякая молодая девушка, искала, ждала, ожидала, что «теснота и пустота», которую ощущала, будет заполнена другим человеком и нашими отношениями. И тогда я найду всё, что мне нужно.

Но и тут ждало разочарование. Если мне кто-то, наконец-то, нравился, всё равно всё не склеивалось. Или, может, я в какой-то момент отпугивала? Вот именно этим ощущением пустоты и ожиданием, что они эту пустоту непременно заполнят?

Один раз был просто ужасный случай.

Прихожу на свидание. Жду, жду… Парень просто не пришел… потом оказалось, что он проспал. Но я жду. Вокруг столики с парами, музыка. И только я одна жду как идиотка… И опять это знакомое гнетущее ощущение: «Почему именно я?». «Я не менее привлекательна, чем они, но они веселятся, у них есть парень, у них всё нормально, обычно, и только я — одна...»

Почему именно я должна сидеть одна за столиком и делать вид, что мне так нравится, хотя все видят, что я жду — и жду уже давно...

Почему именно на меня официантки должны бросать сочувственные взгляды?

Или насмешливые.

Почему опять я не такая, как все?!.

Мне было так обидно, так горько, я была так зла на весь свет, что швырнула салфетку, вскочила из-за столика и — бум! — налетела на кого-то, кто проходил мимо.

Он держал в руке стакан с соком или бокал вина — и вылил его на себя. А я вместо того, чтобы извиниться, еще и набросилась на него, потому что содержимое его стакана или бокала попало и на меня.

Да, понимаю, это очень похоже на штамп из мелодрамы, но, увы, это произошло именно так. 

И я чуть не расплакалась.

Мне было противно и жалко себя, и обидно.

Хуже некуда!..

Этот парень догнал меня — как был, в запачканной рубашке, хотя официантки предлагали ему салфетки и даже почистить одежду, — и стал извиняться, а мне хотелось только убежать.

Когда мама увидела его по скайпу, она сказала — а мама очень хорошо «видит» человека, у нее сильно развито это «компенсаторное» чутье, как у всех людей с проблемами, подобными ее, — так вот, она сказала: «Это — тот самый. Бери этого парня, у него очень добрые глаза, он очень хороший человек».

История моих родителей не была для него секретом, да и что скрывать — он видел их на видео. Но не боялся наследственности.

Мы вернулись в Израиль, обратились к врачам и, конечно, получили неминуемый ответ: да, высока вероятность того, что у одного или даже не одного из детей может проявиться наследственность от бабушки и дедушки.

Он прекрасно знал это. Но тут проявилось его доброе сердце, и он сказал:

— Я люблю тебя, всё, что в тебе. И если часть тебя — эта наследственность, я ее тоже буду любить. И наших детей, какими бы они ни были, я буду любить и уже люблю. Я опасаюсь другого…

— Чего же? — спросила я с опаской. Жизнь научила: как только расслабишься, произойдет что-то неожиданное и всё испортит.

— Боюсь, это всё испортит. И оттолкнет тебя…

— Так что же это? Начал говорить — так говори!

— Я начал накладывать тфилин… Ты, наверное… Мы же светские люди…

От облегчения у меня чуть слезы не потекли:

— Ну какой ты смешной. А я уже не знала, что и думать.

Он стал ходить в кипе, а я ничего внешне не меняла.

Но мы вместе поняли, что приближаться к Б-гу и быть в таких отношениях, как у нас, — это неправильно…

То есть, это он понял. Его не устраивало то, что происходило между нами, поскольку это противоречило правилам, установленным Б-гом для молодых парня и девушки.

— Но меня всё устраивает, — упрямо возражала я.

— Так не может продолжаться, пойми же ты.

— Но мы же любим друг друга, у нас всё хорошо. Какие проблемы?

— Так дальше нельзя. Парню и девушке так жить неправильно.

— Правильно!

— Ты пойми… для того, чтобы это было правильно, нужно пожениться.

— Почему? Зачем такая срочность? Я только сейчас начала понимать, что такое свобода. Я так долго жила в тюрьме, — я заплакала. — Пойми меня. Я люблю родителей, но я всегда жила для них, всегда «должна была», «обязана была», никогда не была свободна. Мы знакомы меньше чем полгода. Я захочу свадьбу только через два года или год, как минимум. Хочу побыть еще немного свободной. Выйти замуж — это… Я люблю тебя, но я хочу не сейчас… я не могу… боюсь, что опять буду… не смогу…

Он молчал, он не мог меня даже обнять, и от этого было так горько, так одиноко.

— Скажи что-нибудь, — просила я. — Пожалуйста, не молчи, я не могу этого выдержать, я не переношу, когда молчат!!! Пожалуйста, говори что-нибудь, неважно что…

Он сделал усилие над собой, видно было, как ему тяжело. Слова не шли, но, в конце концов, он сказал:

— Принцесса, мы должны пожениться сейчас, немедленно, если хотим быть вместе…

— Я не могу немедленно, я тебе объяснила…

— …

— Не молчи!!! Не молчи!!!

— Я не знаю, что еще сказать… Это может быть только так. Или свадьба, или… никак.

Я вскочила и убежала.

Знакомое ощущение духоты охватило меня. Не хватало воздуха. Было тесно, мне снова, как прежде, не было места. Мне не было места! Не было места для того, что я хотела, в чем я нуждалась! Снова я должна была делать то, что меня обязывали, снова отступать перед обстоятельствами, снова тушить пожар, вспыхнувший не по моей вине! Я никого ни о чем не просила, никого не вынуждала, почему меня снова и снова загоняют в угол?

Слишком много всего случилось за короткий период. Возвращение из Австралии в маленькую тесную страну, встреча с родителями, которые кое-как, с помощью чужих людей, справлялись в мое отсутствие, но явно почувствовали облегчение, когда я вернулась. А я уже не хотела, не могла быть прежней, не могла быть для них всем, в чем они нуждались. Они рады видеть меня счастливой, но им страшно, я же вижу, они напуганы. Им больно, потому что они снова «теряют» меня. И наши отношения с молодым человеком, такие волнующие и такие новые, и те вопросы, которые они ставят передо мной, и ограничения, которые они налагают, и вот теперь еще и немедленная свадьба. А я даже еще не привыкла к мысли, что у меня есть постоянный парень.

Кто спасет меня от свадьбы? Кто спасет меня без свадьбы. Кто спасет меня от меня.

— Хочешь, поедем к моей маме? Хочешь? Она приглашает нас на ужин. Она ждет нас, такой вот семейный ужин в честь нашего возвращения из Австралии.

— Что это? Я даже не заметила, как ответила на твой звонок.

Он рассмеялся:

— Ну, так что? Едем к ней? Она ждет.

— Ну поедем… если ты хочешь…

— Спасибо. Я заеду за тобой через час.

Мы приехали к его маме на ужин, устроенный в нашу, так сказать, честь. Она очень практичная и организованная женщина. В отличие от моих родителей, которые сами очень зависимы и нуждаются в помощи, она сразу берет «быка за рога», а если есть необходимость, то и тореадора в придачу, заодно прихватывая и красную тряпку, «а что, нормальная тряпочка, в хозяйстве пригодится, вот мне как раз нужно горячий противень из духовки достать, а тореадор пусть пока капусту шинкует, на что ему шпага?».

Со свойственной ей деловитостью, как только мы входим, она тут же достает какие-то листы и сует мне под нос:

— Что это, — спрашиваю в недоумении, — что это за ряды фамилий и адреса?

— Это список приглашенных, моя девочка, — она ставит руки в бока, и листы топорщатся по бокам, как перья взьерошенной птицы.

— Каких приглашенных? Куда? — интересуюсь с вялым любопытством, нанизывая на вилку кубик печеной картошки. (То, что лежит в тарелке, подлежит полному поеданию: одно из незыблемых правил этого дома).

— Как куда?! Ну, ты даешь! Как не от мира сего… Это список приглашенных на вашу свадьбу! Вот адреса! Я конверты куплю, сразу много — это дешевле, ты давай и твои фамилии пиши, я сразу на всех конверты и марки куплю!

Я подавилась картошкой.

Она стала энергично хлопать меня по спине:

— Не вздумай так закашляться на свадьбе! Как ты на фотографиях выйдешь?

— П-простите… — мне нужно выйти…

— Выходи, если надо, но долго не задерживайся, надо еще списки дополнить и всё подсчитать.

Но я не вернулась за стол, тесно уставленный блюдами и неукоснительными правилами.

А бросилась бежать куда глаза глядят, пока не нашла себя на нашем балконе, среди банок со старой краской и удочками двадцатилетней давности, которые когда-то, еще до поездки в Австралию, всё порывалась выкинуть. 

Сейчас замотанные в порванный полиэтилен удочки бороздили облака, а я, сидя на полу, обхватив колени, снова хотела поговорить с кем-то.

— Того ли парня я отхватила? — спрашивала я Б-га. — Может быть, это вообще не мой человек? Не мой мужчина. Почему я снова чувствую себя так, как будто меня загоняют в угол? Может, это всё не мое... Мне нужно что-то другое, более щадящее, менее интенсивное, что будет развиваться и продвигаться в моем темпе, в устраивающих меня условиях. Так, что мне не придется снова убегать, чувствуя, что — тесно, что нет места, что нет воздуха.

Снова меня не слышат! Я хочу объяснить себя, но все словно оглохли. Никто не слышит ни как мне тяжело, ни как все это нависло надо мной.

Я встала, отодвинула в сторону удочки, перешагнула через банки с краской и пошла в синагогу.

Там было пусто и тихо. Как я ненавижу тишину, как нуждаюсь в ней, потому что такой нестерпимый шум стоит у меня внутри...

Я закрыла глаза и сказала Б-гу: «Если это мой мужчина, тот, за кого я должна выйти замуж, то  раскрой мне тесноту, чтобы шум и ширь океана смогли войти в мою душу. Но если он не мой, это всё не мое, — открой мне это, покажи мне это, чтобы я, наконец, поняла!».

В это, я знаю, сложно поверить, но через два дня я примеряла свадебное платье.

Я увидела его и поняла: это мое платье. Я шла по улице и в витрине свадебного салона увидела его. Не знаю, что меня дернуло: я зашла внутрь, колокольчик дзынькнул, и через пять минут я стояла перед зеркалом в платье, которое как будто было сшито для меня.

Конечно, я не удержалась и тут же позвонила ему:

— Представляешь, у меня есть платье! Я нашла потрясающее платье! 

— Если есть платье, нужно к нему зал!

— Зал? Зачем зал? 

— Ты что, собираешься в этом платье играть свадьбу у вас во дворе?

— А… в смысле…

— Или можно у нас во дворе, у нас широкий двор, только подмести и поставить столбики с фонариками.

— Ни за что на свете!

— Я так и предполагал. Тогда — зал!

Через десять минут перезванивает:

— Ты не поверишь! У них освободилась дата! Как раз для нас!

— Для нас? Что это значит?

— Я еду к тебе! Жди!

— Ты можешь сказать по телефону!

— Не могу! Жди!

— Ты знаешь, свободные даты бывают обычно через два или три месяца. Так обычно заказывают, согласуют дату с залом торжеств.

— Я знаю. Ты для этого приехал, чтобы рассказать это мне?

— Нет, я приехал, чтобы рассказать тебе, что у нас есть дата…

— Мне уже начинать волноваться? Какая дата?

— Ты только выдохни… Через две недели.

— Что? Через две недели?! Глупости! Это несерьезно.

— Пожалуйста… — сказал он, глядя мне в глаза.

— У них есть другие даты! Или будут другие даты. Не так скоро!

— Через две недели…

— Я не успею подготовиться! Я ничего не успею!!!

— Я тебе помогу.

— Ты хоть понимаешь, что это такое?

— Пожалуйста…

— Я не могу поверить. Прости, но это какой-то бред. Это просто ужас что такое...

— Так мы берем этот день?

Я выдохнула, помолчала и спросила:

— У нас есть выбор?

— Нет, — ответил он. — Нет.

На свадьбе было триста человек. А мы только-только вернулись в нашу маленькую тесную страну. В ней нет океана, в ней есть люди, океан людей. Океан лиц, сердец, судеб. Океан глаз, в которых можно прочесть то, что невозможно сказать. Так много невозможно сказать, можно только почувствовать, если присмотреться внимательно. Глаза вмещают в себя океан, иногда он неспокоен, иногда тих, иногда туман мешает видеть его ускользающую даль и синева воды скрывает глубину, необозримую глубину.

Было много радости в глазах людей на нашей свадьбе. В глазах моих родителей была радость, но и опасение, и боль расставания. Я видела сквозь тюль фаты, сквозь звенящую музыку, слишком громкую для меня музыку, (а для них то была тишина), сквозь улыбающиеся лица гостей.

После свадьбы мы вернулись в Австралию.

Ари а-Кадош сказал:

«Там, где тебе легко, — там твое предназначение.

Там, где тебе тяжело, — там твое исправление».

У нас трое детей, они все, слава Б-гу, здоровы.

На основе реального случая.

Теги: семья, История из жизни, История тшувы, Между людьми