Глаза его брата

Я живу в районе вилл в центре Израиля. Это самый богатый район города и самый светский. Самый суперсветский. Как есть ткани, отталкивающие пятна — из них покрытия на диваны делают, так есть люди, отталкивающие еврейство, что бы то ни было: Йом-Кипур, субботу, фаршированную рыбу.

Не знаю, считается ли включение фаршированной рыбы в рацион — заповедью, но для меня всё это связано. Сам я далек от этого, но всё-таки есть моменты, пренебрежение которыми даже для меня — предел…

Вот недавно, то есть — как недавно… погиб сын наших соседей, мы живем на одной улице, погиб в бою, солдат.

Я думал: что-нибудь они сделают, хотя семья светская, но все же: Кадиш, шив-а (семидневный траур), приходят люди. Я тоже пришел: ни Кадиш, ни шив-а там рядом не стояли и не звучали. Звучало другое — пригласили гитариста, он пел, слегка себе подыгрывал — это было всё.

Знаете, я не против гитары, в молодости в рэп-группе играл, правда, она распалась, но, короче, гитару я люблю. Но тут…

Пришел домой, на душе неспокойно.

Ну что такое, думаю, так же нельзя, они же евреи, солдат погибший был еврей, как можно так — чтобы ничего у него не было на похоронах. На самом деле я его не то чтобы близко знал, ну, соседний парнишка, не больше, но он погиб за меня тоже, за всех нас, как можно так пройти мимо, слегка потренькав на гитаре…

Прошел день-два, я места себе не нахожу, дай зайду, думаю, не может же быть, чтобы им настолько всё равно было.

Захожу, пропустили меня через калитку по интеркому, стучу в дверь. Открывает мама погибшего солдата.

Я говорю:

— Я вам соболезную, такая утрата, пусть земля ему будет пухом…

Такие стандартные вещи. Она стоит, кивает и не понимает, что я хочу от нее. А в салоне у них телевизор на полную катушку, всё — как обычно, никаких намеков, что два дня назад сына похоронили…

Я собрался с духом и говорю:

— Если хотите, можно, ну знаете, для того, чтобы его душа поднималась… сказать Кадиш или пригласить миньян (десять молящихся — минимум, необходимый для чтения общественной молитвы), что-то сделать ради него, ведь он погиб за всех нас, защищая страну, и погиб за то, что он еврей.

Что-то такое говорю, но в глазах у мамы никакого… ну никакого…

Хуже того, она делает шаг мне навстречу и кричит:

— Чтобы духу твоего — ты понял? — чтобы духу твоего здесь не было и я тебя больше не видела! — и грох дверью перед моим носом!

Это, согласитесь, оглушает в первый момент.

Поворачиваюсь и натыкаюсь на его младшего брата, тоже паренек лет 17. Он, наверное, слышал и видел всё, что между мной и его мамой было.

Утыкается мне в плечо и начинает рыдать. Я его обнял так осторожно, говорю: он погиб за всех нас, мы его не забудем, пусть земля ему будет пухом…

Что тут скажешь?

Возвращаюсь домой. 

Если бы я брата солдата не встретил, то и не стал бы делать то, что сделал. Махнул бы рукой, как обычно делаешь, когда попытался, тебя слушать не стали — на этом и всё: это их жизнь, их сын, их принципы, их право провожать своего сына в последний путь, исходя из своих принципов. Махнуть рукой — и пусть живут, как знают. Это и здравый смысл подсказывает, и жизненный опыт.

Если бы не их младший сын и пятна его слез на плече моей футболки.

Написал им письмо.

Дорогие родители. Мы скорбим вместе с вами. Ваш сын погиб, и это наша общая утрата...

Я вот как думал — все, кто понес утрату, нуждаются в участии, утешении. Душа нуждается, даже если тело смотрит в это время чемпионат по футболу. А их никто не утешал, раз пришли на похороны, послушали гитару и разошлись. Раз не было шив-ы, не было возможности дать место утрате. Так я думал и писал им, пытаясь в стандартные фразы — я же не писатель какой-нибудь — вложить смысл: мы им сочувствуем, они не одни в своем горе.

Может, думаю, кто-нибудь у них в доме это письмо прочтет… А нет — так выбросят в мусор.

Возвращаюсь домой с работы на следующий день. Рядом со стоянкой около моей виллы стоит та мама, которая дверь перед моим носом захлопнула. В руках у нее письмо. Мое письмо.

— Здрасьте, — подхожу к ней.

Она смотрит на меня совершенно сухими и строгими глазами и говорит:

— Ты это написал?

— Я. И что? Вызовете мне полицию?

— Зови людей. Пусть скажут Кадиш.

Я написал, в чем дело, разослал письмо друзьям.

Через два часа рядом с их виллой стояло триста человек.

Помолились Минху (послеполуденную молитву), сказали Кадиш.

Подошел младший брат погибшего солдата. Ничего не сказал, только посмотрел на меня, рядом его мама стояла, наверное, боялся ее. Но я и так, без слов его понял. Прошел год, с тех пор я ни с кем из них не разговаривал и даже не встречался.

У меня нелегкая жизнь, слишком нелегкая для одного человека. Я много намучился. Но иногда я поднимаю глаза к Небесам и говорю:

«Ничего у меня нет: ни Торы, ни заповедей, ни добрых дел. Ничего такого нет, чем бы я мог порадовать Тебя или скрасить свою жизнь…

Единственное, что у меня есть, это те глаза — брата погибшего солдата, когда он подошел ко мне, без слов. Только это и есть».

На основе реального случая.

Теги: История из жизни, История тшувы