ПТИЧЬЕ ЛЕТО

Лето выдалось рабочим, жарким и птичьим. Птицы вились кругом и активно интересовались моей простой трудовой жизнью.

На служебном балконе поселились два ворона. Встрепанные, чернокрылые, с тревожными суетливыми взглядами подростков после вечеринки. Сидели на веревках для сушки белья, переговаривались, ухмылялись. Кр-кр-кар. Гулко барабанили клювами по наружному блоку кондиционера. На меня и мои «кыш» внимания не обращали. Неспешно поворачивали взъерошенную голову, зыркали глазом и дальше сидели, друг другу о чем-то кивали серыми клювами. Может, у них этажом выше родительское благоустроенное гнездо? Не видно. Но веревками пользоваться невозможно.

(Пока я целилась фотоаппаратом его друг спрятался за решеткой.)

Белье сушили, да и сейчас сушим, на балконе. Там голуби. Вились, пикировали с крыши, искали заботы и внимания. В подарок оставляли жирные черно-зеленые кляксы. Голуби – неизвестные писатели-скитальцы. Пугливые и очень ранимые. Разлетались кто куда от одного только взгляда.

(Уже через секунду он дал деру.)

Доверие пернатых к нашему балкону росло. Заглядывали галки и сороки. В кармане моей юбки, что сушилась на балконе, нашла несколько перышек и нежный птичий пух. Кто-то попытался свить гнездо. Мы к вам пришли навеки поселиться, как бы говорили мне птицы. Я доверие не оправдывала, вела себя варваром, курлыкала на страшном человеческом языке, бессовестно воровала птичий пух и перья и безжалостно в мусорку.

Под балконами у дороги скакали пинпонговыми темными шариками невесомые воробьишки - хипстеры птичьего мира. Каждый вроде сам по себе, но никогда в одиночку. Тусовались горсткой. Вверх. Терялись на минуту в ажурной кроне ясеня, увесистых кистях его крылаток-семян. Вниз. Резвились всей компанией у мусорки.

В доме тоже было полно живности. По полу в ванной неспешно тянулся куда-то караван муравьев. На кухне вились бабочки и мухи, в спальне выискивали что-нибудь вкусное на ужин комары. У ножки кровати прял невидимую нить прозрачный нежный паучок. Все они охотно делили с нами жилплощадь, а за коммунальные услуги даже не думали платить.   

У окна в кабинете восседал настырный желтоклювый птиц. Вокруг глаз – очки в желтой оправе. Серьезное лицо ответственного работника - прораба. Птиц громко и недовольно вещал о чем-то именно мне. Убеждал, что все не правы и ох, как глубоко заблуждаются. Это было ясно по интонации, с которой он восседал на нашей пуленепробиваемой ставне. 

Мой кабинет - домашнее бомбоубежище по совместительству. Пока бомб нет, ставня открыта. Но на всякий случай к ней веревочка привязана. Если за нее дернуть - ставня закроется. Случая, к счастью, нет. Ставня была нараспашку все лето, и на ней громоздился желтоклювый птиц. 
- Тьють, дррр, кррр, фить-пить… Пьють-пьють…, - возмущался он. 
Птиц громко рассуждал даже с набитым ртом. Рот у него был занят всегда, потому что птиц очень хозяйственный. Он тащил полезное куда-то наверх, к какому-то важному строительному объекту. Возможно, многоэтажному. Крылатый прораб без устали пер туда длинные зеленые веточки, охапки сухих листьев, витые проволочки, цветики, травинки-волосинки-пушинки, большущие обрывки полиэтилена, в которые можно было упаковать самого птица несколько раз и завязать красивым бантом. 
По пути на крышу желтоклювый садился на ставню и показывал мне добычу. Во взгляде – презрение, в клюве - какая-то чушь первой необходимости и неясного происхождения.
- В то время как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной… Тыр-пр-фьють, я тащу, работаю, а ты почему ничего не тащишь, - осуждающе бухтел работящий птиц. 

Мне делалось как-то неловко, но тащить все равно особенного нечего.

Птиц спускался на подоконник к цветочным горшкам. Интересовался нашим скромным цветочным хозяйством. Кажется, хотел все поделить. Пробовал молодую мяту, заботливо взращиваемую Оськой и Аароном – любителями мятного чая. Мята беспечно разметалась на подоконнике. Но я начеку. Птиц это чувствовал. Бухтел свое фить-пить, прихватывал мятный листок к чаю и спешил по важным делам. 
Я к нему привыкла. Назвала Васькой. То есть Василием Степанычем.

Целый день Василь Степаныч надрывался. То вязанка травы, то стог хвороста во рту. Порхал, не покладая крыл, тащил и возмущался моим безделием и покоем. Тьють-пррр-хьють. Не птица, а тяжеловес со штангой.

Однажды прилетел не один. С девушкой. Такая же желтоклювая с серьезным лицом, только поменьше, и взгляд у нее был нежнее, и щебетала тонким голоском, и черные перышки придирчиво оправляла.

Так я узнала, что Василь Степаныч мой построил ударными темпами многоэтажное гнездо, женился и счастлив в браке.

Теперь реже заглядывает. К себе тоже не зовет. Занят семьей.

Теги не заданы