Облако над Гетто. Красные сны

Так начинался этот путь. Со слабой надеждой, горечью и упрямой решимостью спастись. Дни сменялись днями. Постепенно холодало. Но до конца октября стояло чудесное «бабье лето». С теплынью днём, и подмораживанием по ночам.

То и дело теряли направление. В деревни заходили, только если прижимал голод. Осунулись, оборвались, обросли грязными патлами. — словом, вид у нас стал самый что ни на есть «бродяжнический».

Изредка, если пускали хозяева, удавалось попариться в баньке. Коммунарские полуботиночки развалились, а вместо них на ногах красовались мягкие прочные лапти, пожалованные одним молчаливым дедом. Постепенно сменилась одежонка. Появились рваные свитера, поношенные крестьянские свитки. Только штаны, почти протёршиеся до дыр, ещё продолжали служить верой и правдой, терпя и мокрую пожухлую траву, и жёлтую пыль, и царапанье сухих, отживших веток в лесу.

Потом наступили холода. Стало неудобно и зябко. Чаще просились в избы. Утра были сырые, с инеем на пожухлой траве. Вставать не хотелось. Усталость всё упорнее забиралось под промёрзшую кожу. Но поднимались каждый раз и шли дальше. Просто не оставалось ничего другого. У хозяев, радушных в первую ночь, потом, если мы задерживались, вдруг вытягивалось лицо, слова вдруг начинали выговариваться медленно, сквозь зубы, а в движениях ощущалась тревога и нетерпение. Так что, заночевать две ночи подряд в одном месте почти не приходилось. Спасибо, что пускали и так. Поневоле шли вперёд. И вдруг снова засияло бабье лето. Сделалось тепло и привольно. Леса наполнились жёлтой массой, перекрываемой еловой или сосновой угрюмостью. Но и эта угрюмость была не серьёзной, а надёжной и уютной. В эти тёплые дни-подарки, мы с удовольствием ночевали в лесу, разжигая бездымный костерок ещё засветло. Набирали грибов, но только тех, что знали наверняка, что хороши, и жарили их на камне, вместе с накопанной картошкой и припасённой солью.

И нам казаться стало, с какого-то дня, что жизнь наша вовсе уж не так плоха. Привычка к бродяжничеству постепенно входила нам в кровь. Мы уже и сами не старались задерживаться ни у кого. Это было вдвойне хорошо. Нас провожали с радостью, давая много припасов в дорогу, а главное, никому не было дела, евреи мы или нет. По крайней мере, так казалось. К тому же, я почти всегда знал, как сложится день. Удачно или нет. Нет, события я не предвидел, до этого не доходило. Но по утрам, мне всегда было понятно, можно ли смело идти вперёд или следует остерегаться и передвигаться с оглядкой. Каким образом? Сны. Точнее, их цвет. Если я помнил, что во сне всё окрашивалось в зелёный цвет, значит — порядок, предстоящий день сулит удачу. Ну, а если сон имел красноватый оттенок — значит нужно быть настороже, а лучше — вообще схорониться и переждать. Эти странные знаки появились сразу после того, как мы отправились в путь. Поначалу, я не обращал на них внимания. А потом, ожёгшись несколько раз, стал воспринимать их всерьёз. Особенно, когда чуть было, не случилась беда.

Я попался. По неосторожности, как-то вдруг безоглядно осмелев. На миг спустил вожжи, привык, что всё оборачивается благополучно. До сих пор. А в тот раз…

Вышел к деревню на разведку, оставив ребят на опушке, не расспросив, не пропустив сквозь интуитивное, не принюхавшись. И на повороте перед деревней, окликнули.

— Эй, ты, куда идёшь? — позвал меня вынырнувший откуда-то мужик. Молодой, крепкий, с кажущейся нелепой винтовкой на плече и застиранной повязкой на рукаве. — Ну-ка, ну-ка, иди сюда — поманил пальцем, ухмыльнулся не зло ртом с обвислыми усами.

— Ты вроде не местный? — Оглядел, ещё не подозревая, ожидая простого ответа. Это ответ должен последовать сразу.

— Не-а, — отвечаю я заготовленной фразой, — не местный. Дом сгорел, батьков убило, а я тётку ищу…

На этом разговору следовало закруглиться, мужику — потерять ко мне интерес, а мне идти своей дорогой.

Но мужик вдруг сощурил глаза, оглядел меня снизу доверху и вдруг, раззявив рот ухмылкой, игриво спросил:

— А ты, часом, не жидёнок? — он не утверждал, он не был уверен, скорее подразнить. Но почему? Ноги мои сразу словно отнялись, но молчать ни секунды нельзя было. Я взял себя в руки.

— Сам ты жид, — как бы с обидой закричал я, — у самого — небось, жиды, и меня туда же! — Я быстро вошёл в роль, и окрысился уже почти искренно.

Полицай осклабился, нагло хохотнул и уже примирительно проговорил: «Ну, чего ощерился, это я так! — Мне стало легче, но лишь на мгновение. — А всё ж пошли-ка, я тебе проверочку устрою — и прежде, чем я успел дать ходу, — резко и сильно схватил за руку и повёл вглубь деревни…»

Деревня уже давно проснулась. Куры буднично рылись в пыли. Старики спозаранку сидели на завалинках, женщины копались в огородах. Меня завели в избу, обычную хату, как все другие, приземистую и тёмную. В горнице сидели ещё несколько мужчин, на столе — наполовину порожняя бутыль, а также ворох бумаг. Один из мужиков писал, двое других громко спорили, махали руками, ругаясь беззлобно и матерно.

«Садись, хлопец, — толкнул меня к стулу провожатый, — зараз спрашивать тебя будем».

Двое спорящих на секунду умолкли, равнодушно взглянули на меня и продолжили ругань, чуть снизив тон. Пишущий на миг поднял глаза, не злые, но с хитрецой, и снова принялся за своё дело, и писал так ещё несколько минут.

А потом внезапно выпрямил спину, хлопнул ладонью по столу и громко спросил:

«Ну, пацан, куда идёшь?»

— Тётку я ищу, — повторил я свою легенду, — всех моих поубивало, одна тётка и осталась.

— Ну и где твоя тётка живёт, — он сузил глаза и я понял, что от моего ответа зависит всё, что случится со мной дальше. А, самое главное, стоит мне запутаться, так станут допрашивать серьёзно, и кончится дело тем, что с меня спустят штаны, и моя еврейская печать расскажет всё. От меня требовалось прямо сейчас, на месте, произнести название места, до которого добраться реально, но не столь близко, чтобы кому-нибудь пришло в голову проверить, действительно ли меня там ждут. Обычно я был готов к подобным расспросам. Мы выведывали у встречных названия близлежащих деревень, и ориентировались на местности, но не в этот раз. Мы слишком быстро продвинулись и разузнать округу как следует не успели.

Прошло мгновение, я понял, что сказать ничего, кроме беспомощного «не помню» не в состоянии. А тут ещё вспомнил, что сон сегодня был «красный». Где-то внутри меня начинались дрожь и ужас, и это вот-вот должно было отразиться на моём лице. Медлить было нельзя, я раскрыл рот, и вдруг, на меня словно облачко опустилось, я прикрыл глаза, и в голове промелькнуло ясно и отчётливо, будто кто-то нашептал: «Александровка».

Словно очнувшись, я открыл глаза и, всё ещё чувствуя ужас, произнёс свалившееся с неба слово.

По поскучневшему взгляду спрашивающего я понял, что попал в точку:

«А ну-ка, покажи на карте! Разберёшься?»

Уже с облегчением я вгляделся в помятую, мелкомасштабную, скорей всего военную, карту, сразу отыскал Смоленск и, сдвинув палец влево, уткнулся в напечатанное мелко «Александровка».

«Ну, тебе ещё километров шестьдесят топать», — уже дружелюбно сказал мужик и я понял, что пронесло.

Никем не задерживаемый, я встал, повернулся к выходу и, как можно спокойней, вышел в сени. Протискиваясь в полумраке к наружной двери, в глухом углу я заметил молча стоявшую деревенскую девочку в простой кофте и длинной юбке. Ничего особенного. Но взглянув на лицо, я чуть не вскрикнул. Черты столь разительно напоминали Лилины, что на мгновение я решил — это именно она. Она была, словно призрак. И я подумал, не эта ли девочка нашептала мне правильный ответ.

Вырвавшись на волю, стараясь выглядеть спокойным, я не спеша уходил из деревни. Сердце во мне стучало от радости спасения и благодарности за случившееся чудо. Но разом поднялась и скорбь обо всех кого оставил там, в страшном Гетто… Миновав злосчастный мостик и войдя в кустарник перед лесом, я дал себе волю, упал в траву, уткнулся в ладони и долго беззвучно плакал, то ли от пережитого, то ли от боли потерь.

Бима и Рахмила я отыскал там, где и оставил, на опушке, в ельнике. Ничего я им не сказал, скорбь так и осталась в душе, слипшись в каменный сгусток под самым сердцем.

Теги: история, Былое, Облако над гетто