Соломенная шляпа с выцветшей лентой

В доме у Миши очень много ваз —  их любила собирать его покойная жена. Их много, разной формы: и сухих букетов, и безделушек, танцующих балерин с отколотыми тридцать лет назад бантом или туфелькой. Я люблю только книги и низкие лампы для уюта, но ничего не меняю в его доме.

Он прожил в нем много лет со своей первой женой, привык к такому уюту, который создавала она, и я не меняю ничего, когда прихожу к нему.

Сегодня утром я обратила внимание, что одна из тяжелых ваз заслоняет ее фотографию — такую милую фотографию: она в соломенной шляпе, солнце ей в лицо, и ветер, и она держит рукой поля шляпы и смеется.

Такая хороша фотография, и я сказала Мише: «Жаль, что ваза заслоняет ее, помоги мне ее подвинуть, слишком громоздкая, боюсь разбить». Он передвинул ее, и потом мы оба долго смотрели на фотографию: он прожил с Зиной много лет, он любил ее.

И я смотрела на нее: она была хорошей женщиной. Потом он оторвался от фотографии и повернулся ко мне:

— Эта шляпа так и лежит в шкафу, а тебе нужно что-нибудь от солнца. Не достать ли ее?

И я ответила:

— Конечно, достань. Отличная вещь…

Он пошел в комнату и вернулся со шляпой. Покрутил ее в руках и протянул мне. Вокруг тульи шла широкая голубая лента, полинявшая от времени. Но в целом шляпа оказалась еще прочной. Я нацепила ее на голову и мы посмотрели друг на друга. С его лица сошла улыбка, а потом снова появилась, расходясь морщинками от потемневших от печали глаз.

Мы познакомились и поженились год назад. Мы оба ходили на уроки, на концерты, и там познакомились — через друзей. Каждый из нас живет в своем доме, в своем городе: я много лет прожила с мужем в моей квартире, а Миша с женой —  в своем доме в кибуце.

Пока мы не решили, где будем жить, нам обоим тяжело переезжать с привычного места, оставлять друзей, знакомые магазины и (стыдно признаться, хотя чего стыдиться в нашем возрасте) — поликлинику. Куда пойду со своими суставами?

Но главное — воспоминания, которыми пропитаны стены, старые фотографии, стулья, тарелки. Каждый хочет, чтобы это были его, и каждого можно понять.

Хотя всё же главное не это, не тарелки, конечно, а необходимость разбирать всё это, если придется переезжать, а это очень сложно в одиночку в нашем возрасте.

Так что мы живем пока раздельно: он приезжает ко мне или я к нему, и это хорошо, потому что не надо везти с собой гору одежды: я могу надеть темные очки или шляпу его первой жены, а он — шарф моего первого мужа.

И я не понимаю, что тут надо скрывать: с ними нас связывают долгие годы, прожитые вместе, было бы глупо делать вид, что их не было.

Если вы спросите, чем отличается мое замужество сейчас, когда мне за семьдесят, от того замужества, в котором мне было тридцать или сорок, или пятьдесят, отвечу: я просто не смотрю на мелочи. Не зацикливаюсь на этом. Мне жаль, что так было в мои зрелые годы, мне жаль тратить на это оставшееся нам двоим время. Раньше я часто критиковала первого мужа за то, что он недостаточно времени отдает книгам и учебе, и очень огорчалась из за этого, и у Миши — то же самое. И я невольно вздыхаю, но больше не критикую. Он — такой, какой он. Я — такая, какая я. И заранее простила его, и, когда я закидываю голову и смотрю на небо у себя над головой, и позволяю ветру касаться моего старого лица, приятно думать, что даже уже почти простила себя.

Раньше я могла раскричаться, если кто-то поставил мою любимую чашку не туда, куда нужно, или вот возьмите даже нашу неспособность принять решение, у кого жить.

Да молодых бы это свело с ума, и они начали бы вымещать это друг на друге. Просто в нашем возрасте смотришь на все это по-другому, больше прощаешь, меньше придираешься. Жаль тратить дорогие минуты, когда мы вместе, — на эту ерунду.

Вчера Миша отвозил меня домой на машине, и выстроилась жуткая пробка: наверное, с километр, мы стояли и стояли, и тут Миша крутанул руль, выехал на обочину, там даже, кажется, не было заасфальтировано, и поехал вдоль пробки, обгоняя ее.

Я ему говорю:

— Тебе повезло, что ты не Зяма (мой первый муж).

— Почему?

— Если бы ты был им, а я — собой, как бы я сейчас раскричалась на тебя!

— Раскричалась? Почему? — спросил он, маневрируя между кустами и полосой машин.

— Да потому, что то, что ты делаешь, — запрещено! Это не по правилам!

Он сделал прискорбное выражение лица, отчего у глаз собрались глубокие морщинки:

— Значит, я не так уж слежу за правилами дорожного движения… И тебе стоит привыкнуть, что я не лишен некоторой доли приключенческого духа.

— Анархии, — подхватила я. — Склонность к анархизму в нашем возрасте — это чревато последствиями…

— И тебе повезло, что ты не Зиночка (его покойная жена).

— Почему бы это? — спросила я с наигранным гонором.

— Потому что если бы ты, как и она в свое время, начала бы на меня орать, я бы сейчас остановил машину и мы бы начали одну из наших грандиозных захватывающих ссор.

Мы помолчали с минуту, потом я нерешительно проговорила:

— Мне показалось или в твоих словах действительно промелькнула доля сожаления, что эти грандиозные и захватывающие, как ты выразился, ссоры — уже в прошлом?

— Ты не так уж и неправа… — согласился он и вырулил, наконец, на проезжую часть, и машину перестало трясти, как во время военного  маневра.

— Что ж, я рада, — подытожила я. – Но всё же со мной тебе придется следить за тем, чтобы старательнее соблюдать правила дорожного движения.

— Не обольщайся, моя милая, — хмыкнул Миша.

И мне стало смешно. Так смешно, что и передать не могу. Он всё допытывался и допытывался по дороге ко мне домой, отчего такой неудержимый смех, но я не могла бы объяснить ему.

Когда я перестала смеяться и вытерла слезы, они были не только от смеха. И Миша заметил, улыбнулся, и покачал головой…

Со слов Этьи Либлих

Теги: семья, История из жизни