"...Даже если он задерживается"

Непонятно, как он тут пророс.

На покрытой щебнем земле. Между полузасыпанной углем шпалой и острыми углами камней. Закапанный мазутом из цистерны вечернего товарного состава. Вдалеке от теплой влажной  земли, которая напитала бы его своими здоровыми соками и уберегла бы от нищенской доли между двумя сводами рельс, уходящими за горизонт. Упрямый мизинец травы. Просто непонятно, как он тут пророс, и как он до сих пор не погиб.   

Двери закрыты на засов, и колеса, стальные колеса начинают вращаться, и Земля крутится под ними. Еще шпала мелькнула под вагоном, еще одна, почти засыпанная щебнем. Колеса одолели и следующую шпалу, потом уже быстрее, еще одну, поезд набирает ход, шпалы под ним мелькают все чаще и чаще, пока не сливаются в один общий неразличимый на скорости поток.

Поезд подхвачен ветром раздольных лугов, одолевает  холмы, украшенные деревушками, врывается в ширь хлебосольных пашен.

Поезд идет в Треблинку.

Внутри евреи. Стиснутые. Задыхающиеся без воздуха. Без еды и воды уже вторые сутки. Без света, без проблеска света.

Реб Азриэль-Давид Фастиг до войны держал галантерейный магазин в Отвоцке. Два метра прошвы, пани? Пани должна посмотреть, какую вчера привезли прошву из Литвы, отличная прошва. Пани предпочитает немецкую? Пожалуйста. Еще булавок? Не такие? Пожалуйста, пани. Есть отличные булавки с жемчужными головками. Пани довольна? Вот, это все покупки пани, два злотых. Всего доброго, пани. Приятного вечера. До свидания, пани.

Как спалось пани? Как пани позавтракала? На пани сегодня очаровательная шляпка, в тон к платью. Эта булавка с жемчужной головкой, которая так украшает ваш воротничок, вы помните, пани, вы купили его в галантерейном магазине у того жида? Вы не в курсе, пани, что он сейчас едет в Треблинку? Нет, это не на воды, это что-то другое… совсем другое… Вы что-то слышали про это? Мельком? Вам  жаль? Что, в самом деле? Ах, Вам жаль, что после войны уже будет не найти таких булавок с жемчужными и янтарными головками, которые продавались в том магазине? И откуда он их только привозил… Да, оттуда, куда он сейчас едет, уже не привезешь булавок с янтарными головками, пожалуй, уже никаких не привезешь… Ах, простите, пани, я совсем не хотела портить вам аппетит, прошу прощения пани, да, эти гренки чудесны, нет,  благодарю,  я не буду, всего доброго, пани.

…Нет, это непонятно, как пророс тот мизинец травы. За счет чего он живет, и на чем он держится.

Внутри, в вагоне было темно, душно, смрадно. Реб Фастиг видел, что старик с ввалившимися глазами, который справа привалился к нему, открывает рот, как рыба, а глаза его плотно закрыты. Поезд идет вперед, и ни для кого не секрет, куда он идет… два дня они уже без воды, вперемешку живые и мертвые. Бывший владелец галантерейного магазина "еще кружев, пани?"  закрыл глаза и сквозь сомкнутые губы стал прорываться сперва дробно и невнятно, потом чуть более слитно – напев… тихий придушенный напев… который мог родиться только между стариком с запавшими глазами и ртом, открытым, как у рыбы, и дробным стуком колес и сводом рельс уходящим за горизонт… "Я верю… я верю… и даже если он задерживается…" Старик перестал открывать рот, хлебнул воздух и задохнулся.

…"и,  даже если он задерживается, я верю, что он придет".

…Еврей, притиснутый к его боку с другой стороны, посмотрел  вопросительно. Какие, однако, у него у этого еврея слева -  голубые глаза! Как небо над Польшей в ясный день, как воды Вислы! Вы бы могли, реб ид, достать себе документы  вас бы никто не принял за еврея… Вы не хотели бросать свою старуху-мать… А вы знаете,  где она? Она была жива еще вчера?.. Вы не знаете, жива ли она сегодня… Вы подпеваете мне? Давайте вместе… "… и даже если он задерживается я верю… я верю полной верой полной верой в приход Машиаха…" . Простите  что вы сказали? Я вас не помню… А, так это вы? Так это Вы сегодня утром смеялись надо мной, когда я спросил,  нет ли у кого с собой тфиллин… Вы хотите петь с нами, хорошо, я научу вас словам… "… и несмотря на то что он задерживается" – это на древнееврейском, это наш древний язык… Вы его никогда не слышали? Кто, реб ид, по профессии, врач? Мы с вами никогда не встречались, хотя всю жизнь прожили в Отвоцке, в одном городе. У меня был галантерейный магазин на углу улиц Квиатковска и  Адама Мицеквича.  А где была ваша клиника? На улице Подниевска?…Да, теперь это уже не имеет значения, теперь уже ничего не имеет значения… да-да, слова такие: "Я верю… и, несмотря на это…  несмотря ни на что… ни на мой магазин на углу улиц Квиатковска и Адама Мицеквича, ни на вашу клинику на улице Подниевска… простите, я не хотел сделать вам больно, реб ид, вы должны простить меня, да, обещаю,  я  больше не отвлекаюсь… слова такие -  "несмотря ни на что, я верю, что он придет…"

Поезд несся вперед, неся в себе живую кладь: бывших учителей, портных, музыкантов, врачей  и сапожников. Поезд несся вперед, везя их в Треблинку. И, сначала из одного вагона, вместе с ветром, пригибающим травы у подножия путей, стал просачиваться новый нигун, сперва тихо, потом все сильнее, был подхвачен другими вагонами – теми, что рядом, потом смежными с первыми, и уже весь состав, перекрывая стук колес, несся, смешиваясь с дымом, с песней  -  "Я верю полной верой".

Реб Фастиг открыл покрасневшие от слез глаза и спросил у стиснутых рядом с ним евреев: кто готов? Кто готов? Кто готов выпрыгнуть из поезда и привезти эту песню моему Ребе из Моджиц? Что, что он сказал – этот еврей,  который только что так пел? Он сказал, что он обещает половину награды своего будущего мира тому,  кто отвезет эту песню его Ребе и расскажет о том,  что ее пел весь состав, полный евреев, которых везли в газовые камеры. … А у него много награды в будущем мире? Что вы торгуетесь, реб ид,  вы не на базаре! Хорошенькое дело! Он мне предлагает выпрыгнуть из поезда и свернуть себе шею, и я даже не смею права узнать, сколько получу за это? Да замолчите вы! никто вам ничего не предлагает! Как же! я сам только что слышал. Своими ушами! Да стойте спокойно и не давите мне локтем в бок… тут и без вас найдутся… Найдутся? Кто найдется? Да вон видите -  два молодых еврея готовы выпрыгнуть… Ну пусть прыгают… у них еще есть силы на это… только хотел бы я знать, как они выберутся из этой цистерны с живым мясом, тут даже окон нет. Нет, вы посмотрите на него! мы еще живы, а он нас уже "мясом" называет! Кем вы до войны работали? А-а, ну тогда с вами все ясно… Смотрите, они выламывают доски… да вон наверху, там, где щель под крышей этого телятника… не вдавливайтесь  в меня ради Б-га, я еле дышу… что? Вы? Вы хотите выпрыгнуть из этого поезда? …да, можно встать на мою голову,  вы хотите прыгнуть -  отвезти Ребе песню  и рассказать про то, как мы ехали? Разве нашелся клочок бумаги карандаш?  И тот еврей, что первый начал петь, записал ноты? Как он руками мог шевелить -  я не понимаю… да, можете опереться на меня… прыгайте осторожно… да я понимаю… я все понимаю… дай вам Б-г, чтобы вы спаслись, чтобы вы себе ног не поломали…

Два еврея спрыгнули. Один из них погиб тут же. Разбился. Второй потерял сознание, до вечера лежал не двигаясь,  потом очнулся, приподнялся с трудом, и, проверив, не выпал ли из кармана обрывок бумаги,  отполз в сторону, к опушке леса.

В 1946 году к Ребе из Моджиц, бежавшему во время войны из Польши в Америку, пришел еврей. Он рассказал ему о том составе, который шел в Треблинку и о песне, которую пели евреи. Ребе плакал все время, пока тот еврей рассказывал.

Через несколько дней был Йом-Кипур. Евреи, спасшиеся из тех лесов, тех выгребных ям, тех чердаков, тех гетто, евреи собрались в синагоге и ждали Ребе, который по обыкновению должен был дать свое речь о Великом Дне в преддверии которого, они стоят.

Ребе пришел в синагогу и рассказал тот случай, с тем составом. После этого он пел песню "Я верю в приход Машиаха, даже если он задерживается…"  на мотив реба Фастига, еврея из Отвоцка,  бывшего владельца галантерейного магазина. Это и была речь Ребе в преддверии Йом-Кипура.

со слов рава Шломо Шавкеса

Теги: Вечность, Молитва, Катастрофа, Ав, Йом-Кипур