ЙОСИ СТРОИТ ДОМ. Часть 6.

Мама включила свет повсюду. В каждой комнате, в коридорах, в ванной и в туалете горели все лампы, но ей все равно казалось, что вокруг мрачная темень, как будто предметы потеряли свои цвета и стали темно-серыми, такими же как тревога в ее животе, которую она была не в состоянии сдвинуть с места, скомкать, измять и выбросить в мусорное ведро, сколько не пыталась.

- Боишься – говори «Шма», - посоветовал маме однажды хасидский ребе. Они с папой все никак не могли дождаться малыша, он не приходил к ним, сколько не просили у небес, и тогда им посоветовали съездить к этому знаменитому ребе.

В небольшой мрачной комнате сидел очень серьезный человек с прикрытыми глазами. Можно было бы подумать, что он задремал, если бы не глубочайшая сосредоточенность, читавшаяся в каждой черточке его лица. Даже в тонких до голубизны веках. Наверное, у него голубые глаза, подумала тогда мама. Но глаза оказались карими, цвета корицы. В комнате не было никаких запахов, если не считать особенного духа книжной пыли, характерного для библиотек, но мама почувствовала успокаивающий коричный пряный и очень легкий привкус в воздухе. Она даже огляделась, откуда бы он мог исходить.

Они с папой никак не могли толком вспомнить, о чем говорили с ребе целый час, в памяти застряли только его последние слова, обращенные к маме:

- Ты боишься. Читай «Шма». У вас родятся живые дети.

Мама почувствовала зеленый свет где-то внутри, будто в темноте пробился светящийся росточек. Аарон родился только года через полтора, когда первое горячее впечатление от посещения ребе прошло. Осталась только память о нем.

Мама вышла на балкон. Черепичные красные крыши тонули в небе. Желтое масло фонарей лилось на асфальт. Изредка две ярко-белых полосы света резали ночь – машина мчалась мимо, и снова все замирало в летней духоте.

Мама спустилась вниз в надежде, что на улице ожидание станет полегче, тревога, затопившая всю квартиру, рассеется.

На противоположной стороне улицы показались два силуэта. Пожилой мужчина вел за руку мальчика. Это же зеленщик Шуки с Коби. Мама встала за дерево, говорить с кем бы то ни было она сейчас не могла. Вокруг было очень тихо, и звук голоса будто усиливался микрофоном ночи.

- Наш дом совсем сломался, папа, - говорил Коби. – Нам негде теперь играть. Ты можешь его починить?

- Не все на свете можно починить, милый. Часто ремонт невозможен.

- Ты починил мой подъемный кран.

- Да, Коби. Но он не горел в огне. Не печалься, малыш. Дом можно построить заново. Еще лучше прежнего. Не грусти о котенке. Джинжик вернется. Все на свете возвращается, так или иначе.

Коби удивленно посмотрел на отца.

- У тебя сейчас большое горе, - Шуки обнял сына, коснулся губами вихра на макушке. – Кажется, все пропало, дом сгорел, котенок исчез, друзья потерялись в лесу. Тебе страшно. Не теряй веры. Будет лучше. Жизнь никогда не заканчивается, что бы не случилось.

- Никогда-никогда, папа?

- Строятся новые дома, рождаются люди, растут деревья. Жизнь – это навсегда, Коби.

Голоса постепенно становились тише и скоро пропали. Затем растворился в темноте звук шагов.

- Жизнь – это навсегда, - повторила мама. Она почувствовала зеленый светящийся росток в животе и с силой обхватила себя обеими руками, чтобы удержать его. Ей показалось, что фонари стали светить немного ярче, а может к ним добавился свет звезд. Она только сейчас заметила, что все небо сплошь усыпано этим белыми живыми искорками.

- Какое звездное небо сегодня, - сказала мама Мири и Тали. Она сидела на переднем сидении джипа рядом с папой. – Это добрый знак.

Ее голос звучал по-детски робко и неуверенно, тонкие звуки испуганно кружили, искали опоры, не доверяли словам.

- Все хорошо, - твердо сказал папа Мири и Тали. Он вел большой черный джип сквозь лес по песчаной дороге, усыпанной мелкими камешками и щебнем. Машина шла вперед, иногда сердито порыкивала и снова ровно по-доброму жужжала огромным глянцевым жуком, уверенно подминала под себя дорогу.

На руках у Ашера заскулил совсем обессилевший без еды и воды Блексон. Хаим сделал над собой усилие, чтобы идти чуть быстрее. Догнал Ашера, коснулся щенка. Тот снова подал голос.

- Кажется, он слышит что-то особенное, все время молчал, а тут, - задумчиво проговорил Хаим.

Тали и Мири переглянулись. Они точно знали, что собачий слух намного острее человеческого, вот только как проверить, что именно услышал Блексон. Сами девочки уже давно не слышали ничего, кроме звуков ночного леса, но щенок явно реагировал не на них.

- Подождите минуту.

Моти с силой нажал на плечо Йоси, приглашая сесть на песок, а сам лег и прижал ухо к земле. Через несколько секунд поднялся.

- Не знаю. Ничего такого не слышно.

- Наверное, он услышал звук мотора. Где-то едет машина, - предположила Тали. – Блек всегда выбегал встречать папу задолго до того, как мы слышали рокот мотора его джипа.

Йоси встал и молча побрел дальше. Остальные потянулись за ним. Говорить тут было не о чем, нужно было просто переставлять ноги. Шаг, еще шаг и снова только песок и щебень под усталыми разбитыми ночной дорогой ступнями.

- Мы могли бы сократить путь, если бы прошли немного по лесу наискосок, - предложил Моти. Ашер с надеждой вскинул понурую кудрявую голову.

- А давайте полежим немного в траве. Чуть-чуть поспим, - предложил он и повернул к лесу. – Я очень устал.

Блексон возмущенно заскулил. Он явно был против ночевки в темных зарослях. Девочки разом обернулись и поманили Ашера. Тот подошел. Мири забрала у него щенка, и сестры молча побрели вперед, держась за руки. Остальные пошли за ними.

- Блексон что-то слышал, - сказала Тали. – Идемте. Он может вывести нас. У собак отличный слух и острое чутье.

- Наверное, он почуял голос синего великана, - улыбнулся Аарон.

- Кого? – удивилась Мири.

- Когда я был маленький, ходил в наш лунапарк с родителями, и всегда встречал там синего великана. Никому никогда я не рассказывал о нем. Он жил над колесом обозрения в небе, его не видел никто кроме меня, потому что он весь был небесного цвета. Его великанское доброе лицо проступало сквозь облака и смотрело прямо на меня, когда я поднимал глаза вверх. Это он вращает колесо обозрения своими мощными добрыми руками. Так я думал тогда. Однажды папа сказал мне, что колесом управляет электрический мотор, который живет в металлическом красном ящике. Чернокожий парень дергает за рычаг, и готово, мы летим над городом выше-выше. Папа, конечно, прав. Парень давит на рычаг, включает электрический мотор, а тот крутит колесо. Это просто. Только синий великан все равно есть. Он протягивает руку и повелевает им всем соединиться для такой работы. Иначе колесо ни за что не сдвинулось бы с места. Я точно знаю.

Мири остановилась и посмотрела вверх. В черной небесной воде плавали крохотные белые кораблики звезд. Они кружили вокруг большой лодки месяца.

- Я тоже вижу синего великана. Он оживляет мир, - сказала девочка. - Поливает землю дождями, освещает луной и звездами, согревает солнцем. Он протягивает руку, и все повинуется ему.

- Вы говорите о Б-ге, создавшем наш мир, причем здесь какой-то выдуманный малышом великан, - дернул худеньким плечом Хаим.

- Да. Я сейчас знаю это, - согласился Аарон. - Просто уже привык называть Его Синим Великаном. Он тоже привык, всегда протягивает свою руку и ведет меня.

- Куда? – тихо спросил Йоси.

- Сейчас к колесу обозрения в лунапарке, но вообще-то туда, где мне будет светло, - серьезно ответил Аарон.

В больничной палате бабушки Гити было очень светло круглые сутки. И днем, и ночью одинаковый электрический свет энергосберегающих современных светильников, одна и та же температура хорошо кондиционированного воздуха, стерильная белизна всего вокруг. Ни зеленой ветви, ни ветерка, ни солнечного луча, ни цветка, если не считать ее собственной яркой разноцветной косынки. Эту ткань, похоже, создал самый жизнерадостный человек на свете в его лучший день, так причудливо сочетались в ней все цвета мира: оранжевый, синий, желтый, голубой, розоватый и светло-бежевый.

Свет не мешал бабушке Гити. Она спала. То есть глядя на нее, все были уверены, что она спит в своем инвалидном кресле-кровати. А на самом деле бабушка Гити ехала в скором поезде. Он мчался от станции к станции. Летел над лесом, подступившим вплотную к крохотному польскому местечку. Станция Младенчество старой затертой медной монеткой - сладкое молоко, черный хлеб, зеленое яблоко, высокий порог, золотоголовой годовалой малышке трудно взобраться на него. Поезд пробежал мимо, взмыл над огромным кораблем в океане у американского порта. Станция Детство. Несмолкаемый стрекот швейной машинки и мамина улыбка, папа за прилавком лавочки торгует сладостями, красная мармеладная конфета в кармашке, липнувшая к пальцам детская драгоценность, белая круглая булочка - бублик. Станции мелькали одна за другой. События и люди не перетекали из одного прошлого в другое, будто разделенные стеной. Станция Школьная, Юношеская, Взрослая. Белое платье с кружевами и шляпка, папин талит на головой – хупа. Хрипловатый от волнения голос жениха Марка: «Ат мекудешет ли». Кольцо тоненькой золотой змейкой на указательном пальце. Бабушка Гити улыбнулась ему. Зрелость. Лица детей. На полустанках вспыхивали цифры 3 июня, 5 ноября, 14 апреля, 6 января. Они мерцали. Это детские дни рождения. Бабушка Гити помнила рецепт любимого пирожного каждого из них. Всегда будет помнить. Поезд мчался мимо, прозрачные стены, прозрачный потолок, закрытые наглухо огромные окна. Лицо мужа, родные, дети и внуки. Она видела их всех. А поезд - мимо, мимо, мимо. Ту-ту-ту. Ее жизнь больше не пересекалась с их жизнями. Поезд летел к неизвестной светящейся земле. Бабушка Гити улыбнулась последней улыбкой всем, кого любила.

Ашер остановился и завертел круглой головой, будто кто-то окликнул его, а может, это только почудилось. Очень уж одиноко на темной дороге. Мальчик озирался по сторонам.

- Бабушкин голос. Мне показалось, я слышал ее. Она позвала меня оттуда.

Ашер указал направо и повернул туда. Все потянулись за ним.

Дети шли по бесконечной дороге в темном лесу. Их окружала беспросветная ночь и тишина. Ни звука. Только галька с легким шорохом шевелилась под обессилившими ногами, и страх холодил сердце. У небольшой полянки дорога раздваивалась.

Блексон беспокойно заерзал, подал голос и спрыгнул на землю. Побежал за Ашером.

- Кажется, щенок согласен с Ашером. Нам нужно идти вправо, - проговорила с удивлением Мири, глядя, как уверенно песик догнал Ашера. Потерся о его ногу и поскакал вперед. Далеко Блексон не убегал, оглядывался, ждал, приглашая следовать за ним, и снова бесстрашно уносился в темноту, будто кто-то звал его оттуда.

- Вы тоже слышали, или мне показалось, что тявкает щенок?

Мама Мири и Тали повернулась к папе Аарона и Йоси, который расположился позади. Напротив него в кузове джипа сидели мамы Хаима и Моти.

- Это напоминает голос Блэка в детстве.

Папа Мири и Тали молча увеличил скорость. Включил дальний свет.

К ярко освещенной палате бабушки Гити мчалась тучная медсестра. Ее косынка слетела на бегу и лежала на полу белоснежной обессилевшей тряпицей. Мама Ашера чувствовала себя виноватой во всем на свете, ну как она могла задремать в такую страшную ночь, спала крепко, будто кто-то специально выключил ее сознание, чтоб не помешала. Высокий врач разогнулся, сверкнул безупречно выбритым синеватым в электрическом свете черепом и отошел к окну. Белый силуэт в медицинском халате взрезал темноту черного оконного проема.

- Пульса нет. Сердце остановилось полчаса назад, - проговорил он механическим голосом закадрового переводчика американского фильма о гангстерах. - Можете попрощаться с ней.

Мама Ашера медленно повернулась к телефону, наверное, она должна позвонить. Телефон не реагировал на ее прикосновения. Она водила пальцем по экрану, тот оставался безжизненным. Зарядное устройство она не взяла. Уезжали из дому в спешке. Совсем выпустила из виду. Все мысли плыли в голове холодными вялыми рыбинами мимо ее сознания, им явно не хватало кислорода.

- Присядьте, выпейте воды, - медсестра с ловкостью профессионального официанта придвинула серое кресло и усадила ее, вставила в безвольные пальцы одноразовый стакан.

Мама Ашера почувствовала прохладную свежесть и с силой стиснула ее в ладони. Вода полилась на пол. На коже остались синеватые следы от острых покрытых розоватым лаком ногтей, а у ножек серого кресла растеклась лужа.

У развалин сгоревшего дома лужи успели просохнуть. Остался влажный липкий песок, будто ил на дне ленивой реки. Мама старательно вытирала подошву сандалий о траву. Ее потянуло к пожарищу с такой уверенной силой, будто там за ночь мог вырасти новый дом ее детей. Старый полосатый матрас, пропитанный влагой, местами обуглившийся, но уцелевший, лежал в грязи. Над ним склонилась олива. Мама погладила ее согбенный ствол, коснулась листвы. Вот кому повезло, так повезло. И огонь не зацепил, и напилась вдоволь, по осени будет отличный урожай оливок, вон какие крепкие крупные ягодки наливаются. Немного в стороне валялась заплывшая розовым воском старая медная лампа. Мама подняла ее, отерла прилипший мокрый песок. В такой, наверное, селились магрибские джинны, и добрые, и злые. Потер лампу, джинн выполз, и дом, по твоему велению, по твоему хотению, встал перед тобой, как лист перед травой, только скажи: «Шма…».

Пожарище магнитом приковывало мамин взгляд. Она уже видела это. Согбенной старушкой пробиралась к горе. Римляне под страхом смертной казни запрещали евреям приближаться к пепелищу, но она не боялась смерти. Умереть здесь было совсем не страшно. Старушка садилась у почерневших от огня камней, кое-где через пепел уже пробивались травинки, здесь она сильнее всего чувствовала течение жизни.

- Жизнь – это навсегда, - вспомнила мама слова зеленщика Шуки.

Небо чуть посветлело, подернулось беловатой манной кашей. По ней растеклись нежно-розовые предрассветные разводы малинового варенья.

В ярком свете фар появился силуэт щенка. Он что было сил бежал к джипу. За ним шли дети. Папа Мири и Тали остановил машину и вышел на дорогу.

Теги не заданы