Завещание

Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны

 Автор публикации - Давид Зельвенский, фото Йеуда Аврех.

 

Из книги Давида Зельвенского «Код надежды»

(готовится к печати в 2012 году)

 …В начале 90-х годов, перед выездом из Кишинева в Израиль, мне посчастливилось в качестве главного редактора участвовать в издании культурно-публицистического ежемесячника «Рандеву». Владелец издания, молодой энергичный предприниматель Сергей Суляк, предоставил мне полную свободу действий и творчества. Бурное начало «Большой алии» в Израиль, изрядно подогретое ростом националистических тенденций в республике, — все это явно не способствовало взаимопониманию между людьми. И я решил в апрельском номере вспомнить известное восстание Варшавского гетто, опубликовав чудом сохранившееся письмо одного из восставших. Прочитайте несколько слов, которые я предпослал письму, и вы поймете, «зачем» появилась именно в то время эта потрясающая исповедь на страницах ставшего популярным издания!

 

Учащиеся йешивы Толдот Йешурун, на лекции  Давида Зельвенского в музее "Энергия мужества"

 

 Завещание

(печатается в сокращении)

 

В апреле 1943 года произошло героическое восстание Варшавского гетто. Перед нами последние слова одного из последних его бойцов. Они адресованы Всевышнему. И вместе с тем — это Завещание всем людям. Каждому из нас, кто считает себя человеком.

 

 

Варшавское гетто, 1943 год.

Я, Иосель, сын Иоселя Раковера из Матернополя, пишу эти строки в тот час, когда Варшавское гетто пылает, а дом, в котором я нахожусь теперь, — один из последних, еще не объятых огнем. Уже в течение нескольких часов мы подвергаемся обстрелу, и стены вокруг меня рушатся. Еще немного — и дом, в котором я нахожусь, превратится в могилу для своих защитников и жильцов, как и все наши дома в гетто. Огненно-красные острые лучи солнца, проникающие через маленькое окошко моей комнаты, из которого мы дни и ночи стреляли по врагу, говорят мне, что теперь вечер, сумерки заката. Солнце, конечно, не знает, насколько не жаль мне, что больше не увижу его…

Когда я с женой и детьми — их было шестеро — скрывался в лесах, ночь, только ночь укрывала нас; день же выдавал нас в руки преследователей. Разве забыть мне тот немецкий огненный град, падавший на головы тысяч беженцев по дороге из Гродно в Варшаву? С восходом солнца поднялись в воздух самолеты и в течение целого дня сеяли смерть. Там погибла моя жена с семимесячным птенцом на руках, а двое из оставшихся пятерых детей потерялись в тот день. Трое уцелевших детей погибли в Варшавском гетто.

Теперь наступает мой час. Подобно Иову я мог бы сказать о себе: «Нагим я вышел из чрева матери моей, и нагим возвращусь я туда». И эти слова отозвались бы тысячеголосым эхом. Мне сорок лет, и, оглядываясь на прожитые годы, я утверждаюсь в уверенности (в той мере, в какой человек может быть уверенным в себе), что жил честно. Удача сопутствовала мне в жизни, но я не кичился этим. Дом мой был открыт для всех нуждающихся, и я был рад делать людям добро…

В нынешнем положении я, разумеется, не жду чудес и не прошу Б-га сжалиться надо мной. Я не буду пытаться спастись и бежать отсюда. У меня остались еще три бутылки с бензином после того, как несколько десятков бутылок израсходованы на врагов.

Варшавское гетто погибает с боем, с выстрелами, с борьбой, в пламени, но без воплей. Евреи не кричат от ужаса. Они принимают смерть как избавление.

У меня есть только три бутылки, и дороги они мне, как письмо для пьяницы. Когда я выпью содержимое одной бутылки, я положу в неё бумагу, на которой я пишу теперь, и спрячу между кирпичами… И если когда-нибудь кто-нибудь найдет ее и прочтет, быть может, он поймет чувства еврея, одного из миллионов, который умер. Две оставшиеся бутылки я разобью о головы нечестивцев, когда наступит последний миг.

Я горжусь тем, что еврей, не назло миру, так относящемуся к нам, а именно из-за этого отношения. Я стыдился бы принадлежать к народам, которые произвели на свет и взлелеяли преступников, ответственных за то, что делают с нами.

Я горжусь тем, что я еврей, потому что трудно быть евреем, о, как трудно. Не нужен героизм, чтобы быть англичанином, американцем или французом. Еврей — это герой, мученик, святой. Вы, ненавистники, говорите, что мы дурны, злы. Мы тоньше и лучше вас, — посмотрел бы я, как бы вы выглядели на моем месте.

Я счастлив принадлежать к несчастнейшему из всех народов земли, чей Закон — представитель всего самого возвышенного и прекрасного в законах и этиках. Этот освященный Закон ныне оскверняют и топчут ненавистники Б-га, тем самым только увековечивая и освящая его

Ты утверждаешь, что мы грешили. — Конечно, грешили. И поэтому мы наказаны? Я могу понять и это. Но скажи мне, есть ли на земле грех, заслуживающий такое наказание, которому подвергнуты мы?

Ты утверждаешь, что воздашь ненавистникам по заслугам! Я убежден, что будешь воздавать беспрестанно. Я не сомневаюсь в этом. Но скажи, есть ли на земле кара, способная искупить такое злодеяние?

Хочу открыто сказать Тебе, что теперь мы унижены и притесняемы больше, чем когда-либо на нашем бесконечном пути страданий, и замученных, попранных, задушенных, погребенных заживо и сожженных заживо среди нас больше, чем когда-либо, нас уничтожают миллионами.

Если мои ненавистники столь темны и столь злы — кто я, как не носитель частицы Твоего света, Твоей доброты?

Я не прошу Тебя покарать виновных. В конце концов они сами покарают себя, — это заложено в самой природе ужасных событий, — потому что с нашей смертью умирает совесть мира, потому что весь мир погибает с убиением Израиля.

Мир сам сожрет себя в своей порочности, он утонет в своей крови.

Смерть не может больше ждать, и я вынужден кончать. С верхних этажей все тише доносятся выстрелы. Падают последние защитники нашей крепости, и вместе с ними рушится и погибает большая Варшава, прекрасная богобоязненная еврейская Варшава. Солнце заходит, и я благодарю Б-га за то, что больше не увижу его. Я вижу багрянец пожаров и клочок неба, красный и беспокойный, как поток крови. Самое позднее через час я буду уже с моей женой, с моими детьми и с миллионами других сыновей моего народа в том лучшем мире, в котором нет больше сомнений и в котором Б-г — единственный властелин.

Я умираю спокойный, но не удовлетворенный; изувеченный, но не отчаявшийся; веруя, но не прося пощады; любя Б-га, но не повторяя слепо «Амен».

«Рандеву», г. Кишинев, апрель 1993 г.

 

 

Изкор   Помяни, Господи, Души братьев наших, Сынов Израилевых, Жертв Катастрофы и героев ее, Души шести миллионов евреев, Убитых, преданных смерти, Задушенных, погребенных заживо, Святые общины, Стертые с лица земли  за освящение Имени Твоего.   Помяни, Господи, Народ, принесенный в жертву В течение всех времен,  И сохрани души их в круге жизни, Любимые и близкие нам В жизни и смерти, Они вечно с нами, И да покоятся с миром Там, где пали они. Амен.  יזכור   יזכור אל-קים את נשמות אחינו בני ישראל, חללי השואה וגיבוריה, נשמות שש מאות רבבות ישראל, שהומתו ושנהרגו ושנחנקו ושנקברו חיים, ואת קהילות הקודש שנחרבו על קדושת השם.   יזכור אל-קים את עקדתם עם עקדת שאר קדושי ישראל וגבוריו מימי עולם ויצרר בצרור החיים את נשמתם. הנאהבים והנעימים בחייהם ובמותם לא נפרדו, ינוחו בשלום על משכבותם ונאמר אמן.

 

Теги не заданы