«Ты плыви, а я стреляю!»

С этой историей познакомил нас Н. С., со слов своего знакомого. Может быть, мной и упущены какие-то детали, но в общем дело было так:

…Как и многие израильтяне Дорон после армии решил поехать куда-нибудь подальше и покруче. На другой край света: охотиться на львов или оседлать бизона, что-то такое, о чем можно будет потом рассказать хевре. Но самое главное не это, самое главное — попасть на край света, туда, куда не ступал кед человека. И дело даже не в том, что у Дорона было что-то против следов израильской или итальянской, или китайской обувной продукции, дело в том, что ему страстно хотелось отдохнуть от людей. Не слышать приказов, распоряжений и команд. Просьб звонков и приглашений. Вот просто — тихо и без людей. И кто может человека за это осудить? Может быть, кто-нибудь может понять. Люди существа симпатичные до невозможности, в особенности, когда от них есть возможность немного отдохнуть.

Так рассуждал Дорон. Или примерно так. Послушать «ничего». Услышать себя. Понять — кто ты. Или не понять, но попытку сделать. Распахнуть видимость до неузнаваемости, найти то хрупкое «Я», которое все пытается исчезнуть раствориться, пропасть между строк и заглохнуть в шуме цивилизации. Может, тогда зазвучат голоса друзей, которые остались там… ведь не может же такое быть, чтобы их голос исчез… Их голос должен звучать где-то. Голос Илана и задумчивый перебор его гитары, глупое ржанье Ави, который всегда смеялся невпопад… Должен где-то звучать и этот смех и эта гитара. И если нужно пойти на край света чтобы услышать это еще раз, он пойдет. И чтобы никто не шел по следам, никто не заслонил вида, которая открывается изнутри, когда ты совсем один.

Собрав всю нужную информацию и купив снаряжение, Дорон поехал в Перу. И приехав, обнаружил, что все то же снаряжение можно было купить на месте и дешевле. Но — неважно, главное, что он уже на здесь и даже успел договориться с туристическим агентством и найти себе проводника ему чуть ли не в аэропорту. Дорон не стал выбирать из готовых маршрутов — пусть и головокружительных, — он хотел быть один, чтобы никто даже случайно ему не повстречался в пути.

…И вот они плывут — проводник и он, — мечта сбылась. Булькающая живностью вода, крики птиц из чащи, мерный рокот мотора их катера. И ни звука цивилизации. Они удалялись от людей все дальше и дальше. Любопытно, что здесь ему было спокойнее: в водах реки кишащих крокодилами. И сейчас, сидя в лодке с проводником, он продолжал к своему удивлению вести внутренние разговоры с приятелями, даже спорить с ними. Отвязаться от них не удалось, они сидели внутри него. Ладно, — решил Дорон, — если так, надо поснимать — будет что показать, когда приеду. Они плыли посередине широкой реки — маленький катер среди громады лесов, воды и неба. Он указал проводнику пристать к берегу.

— Осторожно. — сказал проводник Дорону. — Там могут быть хищники, правда, они выходят на охоту только в сумерках, но могут быть змеи в траве, обезьяны могут вырвать камеру.

— За это им придется раскошелиться годовым урожаем бананов, — усмехнулся Дорон. — Что еще стоит с собой взять?

— Ничего. Будет только мешать пробираться сквозь заросли.

— ОК, — откликнулся Дорон, — через час я буду здесь. До сумерек еще есть время.

Прав был проводник, не советуя брать с собой дополнительный груз, и с камерой было непросто справиться. Птицы его не боялись, и каких только попугаев не встретил он, некоторые были настроены очень агрессивно, и не раз, нацелившись на них, ему приходилось поспешно ретироваться от острых клювов, и тогда запись в кинокамере, начинаясь эффектно, как рекламный ролик, неожиданно уходила в сторону и записывала зигзагообразную линию зелени и веток, и рассерженное карканье.

Исцарапанный, но довольный, через час Дорон решил вернуться. Он точно знал, откуда пришел и минут через десять, закрыв камеру и отогнав соблазн посмотреть отснятое, вышел к тому месту, где ждал его катер.

То есть должен был ждать.

Катера не было, и проводника не было.

Дорон помотал головой и вытер пот со лба. Неожиданно он почувствовал дикую жару и то, как парит от зелени. До этого, увлеченный сьемкой, не обращал внимания. «Может быть, я ошибся? Или он отъехал выше по реке?» Ветки загораживали ему всю правую сторону берега.

Помня слова проводника о том, что нельзя заходить в воду, Дорон, повесив камеру на шею и поплевал на ладони, влез на дерево, которое склонялось над водой. Он распластался во весь рос по длине ветке, подобно отдыхающему тигру, не доставало лишь только хвоста свешивающегося вниз к воде. Но было не до шуток. Увиденное так потрясло Дорона, что он едва не сорвался и не упал в воду.

По всей реке, насколько хватало взору — а это несколько километров — не было ни катера и ничего отдаленно напоминающее катер, на котором он причалил к этому берегу час пятнадцать назад.

Дорон сел на ветке и попытался оценить ситуацию. Но в это время большая яркая птица, с которой еще полчаса назад Дорон был бы рад ознаменовать встречу через глазок камеры, ударила его крыльями по лицу, чуть не сбросив в воду. Расцарапав руки, Дорон слез с дерева, вытер обильно катящийся пот, опустился на землю и положил камеру рядом. Пот стекал по лбу, бежал ручейком через глаза и капал с носа. Адски хотелось пить. Дорон решил провести опыт. Сорвал ветку подлиннее, и, встав на цыпочки, воткнул ее в воду. И тут же почувствовал, как в ветку вонзились острые зубы. Несмотря на то, что по спине струились жаркие струи, его пробрал холод.

Предстояло разработать стратегию выживания.

Проводник исчез. Это раз. Оставил его без продуктов, без воды, без документов и без денег. Это два. Выбраться отсюда нет возможности, ведь он сам просил маршрут как можно дальше от людей. Катера у него нет, дороги по лесу он не знает. Часового зкскурса в лес хватило ему, чтобы понять, что невозможно идти в определенном направлении, не имея с собой ножа разрубать переплетенную растительность. Ничего острого у него нет. Не считая камеры, у которой острых углов тоже нет.

Положеньице.

Ладони так взмокли, что пришлось их вытереть о лист. Который сам источал такую обильную влагу, что еще не понятно, кто об кого вытер.

— Вот тебе, — сказал он себе мысленно, ты же хотел быть ОДИН. Совсем один. Наслаждайся. Даже проводника нет. Дорон помотал головой и, прищурившись, стал разглядывать водную поверхность. Как ни абсурдной казалась мысль, но вдруг он вернется? Мозг работает по своим законам — ему легче цепляться за легкое решение, за иллюзию. Понятно, что проводник не вернется. Он заранее обдумал эту поездку, ждал случая выгрузить Дорона и удрать.

Если бы можно было пить испарину, ее было бы вдоволь. Фрукты? Что из них ядовитое? Надо поискать что-нибудь знакомое. Дорон встал, довольный тем, что у него есть хоть какое-то конкретное дело, начал пробираться сквозь спутанные ветки, задрав голову в поисках знакомого плода. Вскоре обнаружил что-то похожее на папаю. Добраться было нелегко и он начал бросать палки, чтобы сбить плод, и этим вызвал возмущение больших попугаев. Пришлось ретироваться и искать в другом месте. Вскоре му повезло. Он набрел на манговое дерево и без труда сорвал несколько зрелых плодов. Ножа почистить не было. Он попытался ногтями содрать кожистую шкурку, но бросил эту затею и впился зубами в нечищеную мякоть. Ах. Уже кое-что… отбросил косточку и немного приободренный духом, направился обратно к берегу, а вдруг проводник там? Ему даже показалось, что он видит издалека борт катера, и уже не чувствуя царапин, не обращая внимания на укусы и продираясь сквозь заросшие завалы обрушенных ливнями деревьев, устремился навстречу…

Через полчаса, стоя на берегу и в тысячный раз обшаривая глазами водную поверхность, Дорон стал свидетелем потрясающего по красоте зрелища — стая розовых фламинго на фоне персикового неба. Торопливо, путаясь в ремне камеры, принялся наводить резкость, как нечаянно другая картина заслонила обзор: из воды, уставившись на него пещерами глазниц — выдвигалась, как подводная лодка, темная пасть крокодила. «Спокойствие», — пробормотал ему Дорон, — «тебе пока до меня далеко…»

Однако мысль расстаться с жизнью в желудке крокодила пока не улыбалась, и он начал пятиться назад пока не уперся спиной в ствол дерева, у основания которого и сел.

Положение было многообещающим. «Стану робинзоном», — подбодрил себя Дорон, — …если выживу, — добавил с сомнением, наблюдая, как поверхность воды пестрит и колышется множеством крокодильих морд.

От усталости, от испарины, от марева дрожащего воздуха над рекой его стало клонить в сон. Это был даже не сон, — апатия. Она обволокла мозг и разделила собой между ним и действительностью, она накрыла его словно колпаком, полным испарений воды и земли, и он дал себя накрыть…

…очнулся внезапно. Вдруг. От булькающего чавкающего звука. Уже стало темнеть, и Дорон вскочил, когда понял, что происходит. На берег, буравя воду и шелестя об зелень, начали выползать крокодилы. Один, три, семь, восе…

Прижав к груди камеру, Дорон стал подниматься выше по дереву и замер там. Его мутило. Ему понадобилось несколько минут, чтобы разогнать бредовые видения.

Сразу рухнула темнота.

Ночь вокруг вздымалась паникой и дробилась мелкими звуками, которые он стал до болезненности различать. Что-то хлопнуло его по лицу, да так сильно и неожиданно, что он чуть не покатился вниз. Ухватился в последний момент и почувствовал, что до крови расцарапал щеку.

«Нельзя, чтобы гады почувствовали запах крови», — поежился он и прижался расцарапанной щекой к плечу.

О том чтобы спать не могло быть и речи, ситуация была абсурдной. Живая безжалостная тропическая не оставляла сомнений, что это не сон. Его кусали, жалили и кололи невидимые насекомые. Кромсали на части страх и одиночество.

Он был совершенно один. То к чему так стремился. И одиночество не принесло свободы. Он думал о том, что про него станут рассказывать, как его съели крокодилы, и эта мысль ужаснула и удивила тем, что способен рассуждать о том, что скажут после его смерти и ему, оказывается, не все равно. Он исследовал свой разум в поиске выковать решение этой задачи — почему ему не все равно и пришел к выводу, что всегда принимал решения и действовал в ответ на ход людей по отношению к нему. Никогда у него не было самостоятельных решений, всегда они сводились к тому, что его учили и даже поступая наоборот из упрямства, все равно он отталкивался от того, что было принято и того, что от него ожидалось.

Его мысли и дела всегда были ответом на что-то, и теперь оставшись в одиночестве он поразился тому, как мало места в себе занимал он сам. Он понял, что людей от которых он бежал, он носил всегда за собой. Теперь, когда никто ничего от него не ожидал, не мог восхититься им, ужаснуться или приколоться, ему открылась такая свобода, что захватывало дух. Он решил исследовать это чувство. Временами его мутило, кружилась голова, и он боялся сорваться с дерева, временами мозг работал предельно ясно, словно его наводили на резкость, иногда это происходило синхронно, и тогда его приводила в отчаяние мысль, что он не успеет потерять сознание, когда его будут рвать на части.

Если до этого апатия апатия околдовывала его, нашептывая что это лишь сон, и он вот-вот проснется, то теперь страх стал так силен, что рушил дымку сна, и каждая клеточка болезненно чувствовала реальность.

Разум метался в поисках ответа, страх отошел на второй план, но все сильнее страстнее было желание понять, из чего состоит его существо, если его со всеми его мыслями и переживаниями можно разорвать на куски и разжевать, как кролика.

Пока разум его метался в поисках ответа, ответ пришел сам собой словно неоткуда. Теперь свободный от норм, догм воспитания, лозунгов и эмоций, его разум, путем, понятным только ему, раскрыл проникновение Б-га во все пласты и грани бытия, связывая их в единое целое и оберегая его, Дорона, как часть этого единого.

Чем больше смелости и свободы чувствовал в себе Дорон, тем сильнее понимал существование Б-га, но в моменты, когда накатывал прежний страх, мысли его путались, и он ощущал себя каплей повисшая над бездной.

И тогда пришла молитва. Как новая реальность. Еще одна грань загадочного существования мира. Возникла неоткуда, Дорон принял эту мысль как подарок высшей Силы.

К утру он даже задремал. Скорее это был своего рода сон наяву, просто торможение реакций, но ничего общего не имеющее с прежней апатией. Та накатывала отупляющим облаком, протекала в мозг, как липкая плазма, закрашивая реальность в подводные краски. Нет, этот предутреннний сон был словно легкая рябь на воде мысли, которая не глушит сознание, но лишь слегка убаюкивает его.

С рассветом крокодилы вернулись обратно в воду. Дорон, свесившись с ветки с любопытством наблюдал за ними. Когда последий из них погрузился в воду, Дорон спрыгнул с дерева и подошел к берегу. Река была пуста. Он попробовал заговорить с Б-гом, и у него получилось… почти… «я хочу вернуться к людям попросил Дорон, — это было бы фантастика быть только с Тобой, но я не смогу. Мне нужны люди».

Он нашел банановое дерево, и, захватив несколько впрок, вернулся на знакомое дерево, где, примостившись поудобнее, начал листать память видеокамеры, рассчитывая найти в одной из ранних фоток лоскут человеческого присутствия и вычислить направление и расстояние.

Шум мотора заставил его вздрогнуть. Какое там вздрогнуть, он задрожал всем телом, скувыркнулся с дерева и заорал не своим голосом.

Небольшая яхта проходила в пятидесяти метрах от берега.

— О!О-о-о-о-о!!! Эгей!! Сюда!!! — орал он приплясывая.

Его заметили, остановились. Их было трое, один невысокого роста в белой рубашке с черными очками, второй темный, по-видимому, местный, и третий — с биноклем на шее.

— Сюда, сюда, — вопил Дорон, — ко мне! Ближе! ближе!

Ему что-то кричали с катера, но он не слышал. Он видел, что люди на катере смотрят на него, совещаются, но к берегу не приближаются. Они снова прокричали ему что-то, и на этот раз он различил отдельные слова.

Так продолжалось минут десять, затем яхта направилась дальше.

— НЕТ, — заорал он как бешеный, — не оставляйте меня!!!

Тот, высокий, с биноклем, взялся за руль и подвел катер немного ближе.

На этот раз ему удалось различить слова, которые ему кричали. Он понял, что осадка яхты слишком низкая. Нужен пирс.

Волосы встали у него дыбом, когда он понял, что яхте к нему не подойти.

— Что же мне делать? — кричал он. — У вас нет лодки?

— Нет лодки! — крикнул ему тот, что с биноклем, — и Дорон понял, что он — главный. — Но ты плыви к нам! Как — нибудь проберешься среди крокодилов. Может, тебе удастся! — он захохотал.

Какая-то птица истошно вопила у Дорона над головой.

Люди на яхте ахали ему руками, приглашая присоединиться к ним.

— Вы ко мне! — Дорон совсем потерял голову, но не настолько, чтобы сунуть ее в кишащую крокодилами, как суп лапшой, реку.

В это время он заметил, что тот, что в белой рубашке стал возбужденно что-то доказывать главному. По видимому они спорили, и наконец, тот крикнул:

— Прыгай в воду! Я буду отстреливать тех, кто захочет тобой позавтракать.

Дорон перевел взгляд на местного. Тот выжидал и получал удовольствие от разнообразия, которое им подкинула река.

— Ты видишь? Плыви! Я буду стрелять.

— Не дай Б-г тебе промахнуться! — крикнул Дорон.

— Что? — не понял главный. — Давай!

Сильными толчками Дорон рассекал воду, слыша сухие щелчки выстрелов. Он плыл, держа голову над водой, не горя желанием встретиться взглядом с крокодилом, и чтобы тому с карабином было видно — где чья голова… Его полоснуло по ноге и это удвоило силы.

Его схватили за руки и он влез на палубу, заливая ее кровью.

— Вот тебе, — ухмылялся главный, целясь в последнего крокодила. — Придется, красавчик, довольствоваться другим меню…

Они были чертовски классными парнями — вся эта троица на яхте.

— Твое счастье, что мы тут оказались — изрек главный, выслушав Дорона, — а ведь мы не собирались сюда. Благодари вот его, — и он слегка подпихнул загорелого, что в белой рубашке. Оказалось, что тот американец по имени Дэниэл.

— Я работаю в гостинице, на кухне, машгияхом, — объяснил Дэниэл. — Постояльцы гостиницы заказывают рыбу. И готовы хорошо заплатить за порцию. Но нам, евреям, нельзя есть рыбу без чешуи, и вот я поехал искать эту рыбу в живой природе. А выловили тебя, — засмеялся Дэниэл, сверкнув зубами, — хотя как раз насчет тебя Б-г нам никаких распоряжений не оставлял!

Дорон улыбнулся. У него на этот счет было другое мнение.

Теги: История тшувы