Кнут без пряника. Майсе-12

 Один из довольно крупных издателей как-то раз в телефонной беседе предъявил мне претензию: "Каждый раз, когда выходит твоя очередная книга - мои художники и графические дизайнеры ломают карандаши и отказываются продолжать работу. Они утверждают, что такого уровня им не достичь никогда, и это отбивает у них всякое желание работать вообще".

Я молчал.

"Почему ты молчишь?" - возмутился мой собеседник.

"Я не молчу, я улыбаюсь,"- ответил я.

"И это все? Единственное, что может выдать Гади Поллак в ответ на крик о помощи - это самодовольная улыбка?!"

"Моя улыбка - не самодовольная, она - ностальгическая"...

                                                                                                      ***

Если судить по количеству гостей - защита дипломных проектов всегда была особым событием не только для нашего учебного заведения, кующего кадры для изобразительного искусства, но и для всей республики. Огромный зал был забит до отказа родителями, родственниками, знакомыми и соседями дипломников, а также представителями прессы, младшекурсниками и просто любителями искусства. Президиум был украшен самыми известными лицами из союза художников, маститыми критиками и преподавателями. Перед ними стоял микрофон, в который надо было защищать диплом.

Порядок защиты был такой: сначала объявлялась фамилия дипломника, затем помощники выносили на сцену полотно, или триптих, или витраж, или что он там собирался защищать. Потом слово предоставлялось самому защитнику - за пару минут он должен был словами донести до публики то, что ему не удалось донести до нее своей работой, и, в заключение - любой желающий из президиума мог выйти к микрофону, чтобы разнести в пух и перья то впечатление, которое сложилось у зрителей на данный момент. Ну, или - сдержанно похвалить за проделанную работу и затронутые струны израненной души.

Когда прозвучала моя фамилия - помощники остались мирно отдыхать в коридоре. А все потому, что, в отличие от холста на подрамнике (как это было принято у живописцев) или малой пластики (как это обычно было у скульпторов) - моя дипломная работа была неподъемной. Она представляла собой здоровенный кусок мрамора, от которого я полгода отсекал все лишнее, и на момент защиты уже украшала собой парк перед входом в здание (на том самом месте, где мы, учась на четвертом курсе скульптурного отделения, во время обеденного перерыва сварганили из снега двухметровую статую Венеры Милосской, что привело к нескольким ДТП на прилегающем проспекте).

Я вышел на сцену и сказал такую речь: "Дорогие друзья, уважаемые зрители, многоуважаемый президиум! Моей дипломной работы здесь нет, но вы все успели ее рассмотреть перед тем, как вошли сюда. Рассказывать о ней я ничего не буду - надеюсь, она все рассказала о себе сама".

Мой расчет сработал. Необычно короткое выступление (и, возможно, его содержание) сделало свое дело - раздались аплодисменты (что было довольно редким явлением), и я начал спускаться со сцены. И тут...

"Одну секундочку!" - этот голос я никак не ожидал услышать. Нет! Только не он! Неужели он и здесь хочет мне все испортить??

Это был мой преподаватель по специальным дисциплинам - Александр Иванович Гудзикевич, или, как его называли студенты - "Гудзик".

Он снял микрофон со штатива, и я понял, что мой триумф был не только преждевременным - он был предвестником глобальной катастрофы...

В самом начале первого курса я решил, что наш препод - банальный антисемит. А чем еще можно было объяснить его отношение ко мне? Все остальные студенты получали от него точно по заслугам. Он мог захвалить ученика до покраснения ушей, а мог раздолбать его на составляющие - в зависимости от успеха или неудачи. Но не меня. Все мои успехи (даже общепризнанные, даже получившие редчайшее признание старшекурсников) оставались им "незамеченными". Зато никакой - ни один - мой прокол, даже самый незначительный, не проходил мимо его внимания. Он меня просто преследовал. Он буквально травил меня. Он не давал мне права на ошибку.

"Подумаешь!" - думал я - "Ну и ладно. Я справляюсь не хуже других. Иногда - даже лучше. А то, что он меня не любит - ну так, я не червонец, чтобы всем нравиться. Не первый и не последний антисемит в моей жизни".

Моя теория опрокинулась очень быстро. На втором месяце обучения к нам в группу добавили еще одного - шестого студента. Его фамилия, в сочетании с внешностью, не оставляла ни малейшего сомнения насчет его национальности. "Бедняга" - подумалось мне - "Ты еще не понял, к кому ты попал!" Тем более, что уровень его подготовки был далеко не самым заоблачным.

Но реальность ударилась об мою морду и разлетелась на тысячу вопросительных знаков. Новый ученик стал чуть ли не любимчиком Гудзика.

А еще через какое-то время я обратил внимание, что Гудзик предпочитает компании преподавателей - компанию старшекурсников. И они его очень любят и ценят. И, самое главное, большинство среди них - евреи...

Но, несмотря на опровержение моей теории - его отношение ко мне не изменилось. Ни на втором курсе, ни на третьем, ни на четвертом... Я смирился с мыслью о "необъяснимой личной неприязни" и пытался время от времени "отомстить" Гудзику своими успехами. В случае однозначного успеха - он молча проходил мимо моей работы, исторгая внутри себя громы и молнии (в этом я был уверен).

Когда мы подошли к дипломному проекту - он часами сидел с каждым из группы, шлифуя замысел, оттачивая идею и разрабатывая материал, стиль и технику исполнения. За весь этот период я удостоился от него только одного слова. Когда я представил ему два своих эскиза, он минуты три покрутил их, а потом сказал, указав на один из них: "Этот".

Полгода он следил за моей работой, ходил, смотрел, но - молчал. Я не знал, как воспринимать его поведение: то ли все у меня идет так хорошо, что ему не к чему придраться (хотя и очень хочется), а может... по причине того, что оценивать диплом будет не он, а комиссия - он решил меня просто завалить?

Когда я услышал у себя за спиной "Одну секундочку!" - я понял, что верным оказалось мое второе предположение. Я попытался унять дрожь в коленях и вернулся на сцену, приготовившись разделить судьбу Дрездена в феврале 45-го.

"Дорогие гости, уважаемая комиссия! Я хочу сказать несколько слов о своем ученике. С самого первого дня я понял, что у него есть большой потенциал, и моя задача - вытащить этот потенциал на свет. А вытащить его из этого студента можно было только одним способом - заставить его драться. Каждый день, каждый час, каждую секунду. И поэтому - за все годы учебы он не услышал от меня ни одной похвалы. Если бы я однажды похвалил его - он бы уселся в собственный успех, как в теплую лужу, удовлетворившись тем, что он неплохо выглядит на фоне соучеников. Но этого было недостаточно. Он мог достичь большего. Надо было лишь заставить его смотреть не на работы сокурсников, а на работы старых мастеров. И я считаю, что мне это удалось..."

Я стоял на сцене, ударенный пыльным мешком по голове. Я не верил в то, что происходит. Я не буду писать те слова, которыми я мысленно награждал его в тот момент - таких слов в приличном обществе не знают...

Он говорил еще минут пятнадцать. Он вылил на мою голову весь нерастраченный запас комплиментов, которые экономил все эти годы. Когда он закончил - зал зааплодировал еще раз...

И тогда я вдруг понял. Я благодарен ему не за ту последнюю речь. Я благодарен ему за все время, которое он "издевался" надо мной. Потому что - иначе я остался бы сидеть в теплой луже соседских комплиментов. Я себя знаю.

                                                                                                     ***

Никогда собственные неудачи или чужие успехи не были для меня поводом сломать карандаш. Они для меня - повод взяться за работу. Именно поэтому книжный шкаф в моей мастерской ломится от книг авторов, уровня которых я никогда, может быть, не достигну.

А может - и достигну.

Если хорошо поработаю. בס''ד 

P.S. В этот шабат мы сделали кидуш по поводу. Поэтому - вот вам картинка в тему:

Теги: Иллюстрации, Майсес