У КОТЕЛЯ

В эти дни я прихожу к Котелю ранним утром, за несколько минут до восхода солнца, когда небо еще совсем темное. Здесь все свои, туристов совсем нет, только абсолютное предрассветное спокойствие и вечные камни, тихо ждущие солнечных лучей. В самом первом ряду близко-близко к камням сидят старушки, читают молитвы и плачут. Я становлюсь рядом с сухонькой бабушкой, невесомой как осенняя паутина на острых ветвях, пробившихся сквозь розоватый в утреннем свете камень и время, сидур в ее тонкой морщинистой руке с пигментными стариковскими пятнами кажется массивным и тяжелым. Когда-нибудь я стану такой же. Буду тихой и незаметной старушкой приходить по утрам к вечной стене, касаться холодных гладких камней сухими пальцами и думать, что умирать совсем не страшно.

Я возвращаюсь к Стене жарким полднем, спускаюсь по ступенькам вниз от Старого города. Несколько лестничных пролетов, и ступени приводят меня к небольшой площадке, с которой открывается вид на город. Наверное, именно таким его видят иерусалимские голуби. А сегодня вместе с ними и я смотрю на мощный золотой купол мечети кипат а-села, что слева, на большой темный купол аль-аксы справа, и на темные крохотные фигурки между ними, что льнут к светлым камням Стены. Я спешу туда.

На площади у самого Котеля уже полно народу. Группы туристов всех мастей толпятся вокруг своих гидов с цветными зонтиками, задранными вверх восклицательными знаками. Кто-то из них сам послушно покрывает голые плечи платками и накидками, другие брезгливо отмахиваются от назойливых бабушек, которые предлагают им эту странную ткань. Старушки не отстают, щебечут ласково, настойчиво просят, многословно объясняют правила на иврите, неизвестном туристам, нагоняют уходящих и говорят-говорят, пока не убедят окончательно.

Я иду мимо поближе к Стене. Справа, несколько ступенек вверх, есть вход в глухую комнату, где всегда темно, прохладно и сыро. В свете свечей вечные старушки горбятся там над желтыми страницами, плачут и шепчут святые слова Теилим.

Я присаживаюсь на колченогий, шаткий стул и тоже шепчу, но заплакать не могу, хотя очень хочется в эти дни. Все беспокоюсь, как бы не рухнуть, зашуршу, собью старушек, они молиться перестанут. Этого делать никак нельзя. Сижу и прошу за всех подряд, волнуюсь, вдруг забуду кого, сосредоточенно припоминаю от и до, чтоб здоровье, чтоб семьи и дети, чтоб все мечты и заработок побольше, равновесие во всем мире и мне хоть немного, а то шатко очень, как бы не соскользнуть. Сосредоточенно долдоню, шепчу свои дай-дай-дай, мне не до слез.

Когда все мои просьбы кончаются, я как можно незаметнее выбираюсь наружу к свету, стараясь не задеть старушек. Выхожу и спиной вперед пячусь от стены, за дай-дай-дай свое крепко держусь, не упустить бы. Вдруг натыкаюсь на что-то мягкое. Гляжу, маленькая старушка дряхлую тоненькую руку ко мне тянет, а в ней листочек. Вот, мол, молитва тебе, читай сейчас, не уходи. На листке написано «Молитва благодарности». Я, конечно, читаю, со старушками не спорят:
- Спасибо, что я стою здесь и благодарю тебя за все, что у меня есть, за каждую мелочь спасибо, за печаль и за радость спасибо...
Все мои «дай-дай-дай» растворяются в Молитве благодарности и исчезают, я чувствую равновесие и плачу вечными слезами невесомой еврейской старушки, знавшей когда-то, что такое Храм. 

Теги не заданы