Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
מעט מן האור דוחה הרבה מן החושך (Немного света прогоняет много тьмы)
Баал Шем-Тов
- Шалыгин!
- Я!
- Тихончук!
- Я!
- Канев!
- Я!
- Поллак!
- Я!
- Гукович!
- Я!
- Рожавинский!
- Я! ...Только я - Ружавинский, товарищ прапорщик...
- Ты - Рожавинский, и будешь им ближайшие два года. Усвоил?
- Так точно, товарищ прапорщик...
Прапорщик Боря осмотрел шестерых вышедших вперед бойцов, подкрутил усы, и объявил:
- Сегодня сразу после обеда поедете на старый хлебзавод, наведете там порядок, шоб было, как на Красной площади. Будем строить там штаб бригады.
- Товарищ прапорщик, у меня нога болит, может...
- Ружабинский, когда ты вернешься с хлебзавода - у тебя будут болеть все четыре ноги, так что наслаждайся сейчас тремя здоровыми!
Бригада инженерных войск, насчитывающая около пяти тысяч человек личного состава, прибыв из степей Молдавии в славный город Котельнич Кировской области, расположилась в палаточном городке, занимающем площадь, едва ли не большую, чем сам город. Вначале было терпимо, но с приходом ранней осени по ночам из палаток стал раздаваться такой стук зубов личного состава, что командование задумалось о передислокации бойцов в более серьезные помещения, тем более, что дело было задолго до глобального потепления имени Гретты Тунберг и, по словам местных жителей, зимой температура воздуха на этом "курорте Нечерноземья" никогда не поднималась выше минус двадцати градусов, и, в основном, держалась где-то около минус сорока.
Единственная проблема, мешающая этому гениальному плану, состояла в том, что таких помещений в городе не было. После совещания командования бригады с отцами города было принято решение обустроить под казармы и штаб старую заброшенную промзону на окраине города, причем, сделать это надо было без денег, без рабочей силы и в предельно сжатые сроки. Наше командование никогда не пасовало ни перед какими трудностями, поэтому решение было принято сразу же на месте: в качестве бесплатной рабочей силы будет использован личный состав военнослужащих бригады. Ну а что? Народу много, практической пользы от них никакой, платить им ничего не надо, и пусть только попробуют не уложиться в установленные сроки - самим же придется спать в палатках при тридцатиградусном морозе, как на перевале Дятлова.
Перед тем, как приступить к ремонту полуразрушенного здания старого хлебзавода, надо было очистить от камней и мусора строительную площадку. И эта честь выпала нам, шестерым бойцам учебной роты, на армейском сленге называемым "дУхами".
В крытый кузов грузовика, на котором красовалась табличка "люди" (именно так - в кавычках), под аккомпанимент старослужащих "дУхи, вешайтесь!", мы загрузили лопаты, кирки и тачки, после чего загрузились сами - и двинулись в путь. В нарушение всех правил и уставов, место старшего машины, рядом с водителем, пустовало. Боря сказал, что приедет на место на частном транспорте. Нам не понадобилось лишних разъяснений - дураку понятно было, что по дороге он должен заехать к кому-то из своих гражданских собутыльников, чтобы "согреться" перед выполнением поставленной задачи.
Прибыв на место, мы выгрузили инструменты, при этом одна из тачек приземлилась на ногу Сане Гуковичу.
- Какое досадное недоразумение! - примерно так можно перевести на русский язык его эмоциональную реакцию на происшедшее.
Водитель пообещал, что вернется за нами часов в шесть, как стемнеет, и уехал.
Мы расселись на тачках и на земле, и стали ждать гвардии старшего прапорщика Борю.
Курящих среди нас было только двое - я и Гукович, причем, последний курил исключительно чужие. При этом, спичек у него тоже никогда не было, и поэтому, когда он попросил у меня сигарету, а потом еще и спички - я ответил ему что-то вроде:
- Может, я уже и покурю за тебя? Спичек мало - прикуривай от моей сигареты...
Примерно через полчаса на дороге, петляющей между полуразрушенными зданиями промзоны, появилось не менее петляющее и разрушенное транспортное средство, в очертаниях которого при некоторых усилиях можно было опознать то, что когда-то было "Москвичом". Судя по траектории этого пепелаца, его водитель уже принял на грудь неслабую долю согревающего средства, и теперь никакие осенние холода ему страшны не были. Из пассажирской двери вывалился наш гвардии прапорщик, тоже "согретый" до невозможности. Он постоял немного, пытаясь установить равновесие между различными силами, действующими на его гвардейское тело, и объявил:
- Придурки!
К этому замечанию мы отнеслись довольно флегматично, потому что ничего другого, в принципе, и не ожидали.
- Я ж русским языком сказал: хлебзавод!
- А это что? - удивились мы, пытаясь высмотреть на развалинах цехов хоть какое-то подобие вывески или рекламы производимой здесь некогда продукции.
- Это швейная фабрика! Вы что, не видите?! Хлебзавод дальше! За мной!
Боря, расстроенный нашей ошибкой, упал обратно на пассажирское сиденье, не особо утруждая себя поиском парламентских выражений для того, чтобы высказать крайнюю степень своего огорчения. Подобие "Москвича" тронулось и продолжило движение по подобию дороги.
Мы поднялись, подобрали тачки, погрузили в них лопаты, и двинулись за ним. Гукович и Ружавинский заметно хромали. Минут через двадцать мы прибыли на место: четыре полуразрушенные стены возвышались над довольно обширной площадью, заваленной всяким мусором, какие-то конструкции делили внутреннее пространство на "комнаты", а над всем этим частично нависала крыша. Более-менее целым был только высокий забор, окружавший этот архитектурный комплекс, в самом центре которого находились ворота, рассчитанные на ширину одного грузовика.
- Я вернусь сюда к шести часам, - объявил Боря, - и чтобы плац сверкал, как лысина командира бригады. Весь хлам вынести к воротам, потом экскаватор его заберет. Шалыгин - старший.
Мы проводили взглядом удаляющийся "Москвич" и приступили к работе...
К четырем часам нам удалось очистить площадку перед зданием, но тут мы сообразили, что сначала надо было убирать внутри помещения, потому что при вывозе мусора изнутри к воротам, его часть снова оказывалась на плацу. Пришлось опять убирать плац.
К шести часам внутри и снаружи было чисто, въезд в ворота был наглухо перекрыт огромной кучей мусора, камней и каких-то железяк, а мы сидели у этой кучи выжатые, как квашенный лимон. С наступлением темноты начало резко холодать. Наша одежда была насквозь мокрая, и только немедленное прибытие грузовика могло спаси нас от судьбы замерзших альпинистов.
Машины не было.
Прошло еще полчаса. Наступила абсолютная темнота. Никакой машины на горизонте.
- И Боря тоже не едет...
- Боря уже давно в отключке.
- Будем надеяться, что водитель грузовика еще трезвый...
И тут Шалыгина пробило:
- Он же приедет не сюда, а туда, где он нас высадил, к швейной фабрике!
- Ты предлагаешь пойти туда? - спросил Тихончук.
- Как? По такому холоду, со всеми тачками и лопатами, да еще и с этими двумя раненными??
- Не, не дотянем, - флегматично заметил Ружавинский.
- А если инструменты оставить здесь?
- Их сопрут...
- Кто, здесь же ни одной живой души!
- Иди знай, кто здесь лазит по ночам... Тебя Боря за потерянную лопату в дисбат отправит.
- А может разделимся? Трое пойдут к швейной фабрике, а трое останутся здесь с инструментами.
- Тут волки ходят. И кабаны. Я сам видел, - авторитетно заявил Коля Канев, потомственный охотник из Коми, - шестерых они не тронут, а на троих запросто напасть могут...
- Да, влипли...
- Он приедет, увидит, что нас нет - и уедет... А всю ночь мы здесь не высидим...
- Не тошни, и так тошно...
Все замолчали. Каждый пытался придумать выход из безвыходной ситуации, но ничего в голову не приходило. Холод пробирался все глубже, а темнота заполнила все окружающее пространство...
- Дай сигарету, - попросил Гукович.
Я вытащил одну сигарету для себя и протянул ему пачку:
- Осталось только две спички, если не получится зажечь - останемся на ночь без сигарет.
Гукович посмотрел на коробок и застыл, как загипнотизированный:
- Надо сбацать костер! Водитель увидит нас и приедет сюда!
- Точно!
- Гукович, тебе кто-нибудь говорил, что ты гений?!
Мы собрали обрывки газет, обломки каких-то ящиков и поломанных стульев и соорудили костер на самом верху мусорной кучи.
Я протянул Гуковичу коробок. Он вытащил спичку, приложил ее к торцу коробка и чиркнул. Головка отломалась и отлетела в сторону, скрывшись в глубине мусорной кучи. В руке у него остался бесполезный обломок. Глаза выражали самый неподдельный ужас. Дрожащими руками он протянул коробок мне:
- Последняя. Давай теперь ты...
Я взял кробок, вытащил последнюю спичку и соорудил "чашечку" из ладоней.
- Прекратите так на меня смотреть, а лучше вообще отвернитесь, я сегодня не даю публичных представлений - попытался сострить я.
- Давай зажигай уже!
Я аккуратно чиркнул спичкой о коробок, она загорелась, но огонь был такой маленький, что мог потухнуть в любой момент. Гукович поднес к нему обрывок газеты - и через минуту наш костер горел, как Москва при Кутузове.
Через десять минут возле нас тормознул грузовик, на кузове которого висела табличка "люди" - именно так, в кавычках...
Всем радостной Хануки.
.jpg)
