Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
"...И дал ему Вс-вышний благосклонность в глазах начальника тюрьмы..."
Мелочь.
Подумаешь - "благосклонность"...
И в глазах кого - фараона, министра внутренних дел, верховного жреца?
Нет, в глазах главного надсмотрщика.
Всего лишь...
1990 год.
Войсковая часть номер неважнокакой четырехзначный.
Штаб бригады.
Ночь.
Я сижу в кунге и вкладываю свой вклад в обороноспособность уже не совсем социалистической родины.
Мой вклад имел такую специфику, что вкладывать его надо было преимущественно по ночам. Меня это устраивало, я всегда проявляю свою творческую активность ночью.
Вокруг тишина. Но даже если бы был день - стенки кунга, стоящего на сто тридцать первом ЗиЛе, не пропускают не только шум - они не пропускают вообще ничего, так, что вклад в обороноспособность можно вкладывать даже в условиях ядерной зимы.
И вдруг открывается дверь, и в ограниченное пространство, находящееся под моей ответственностью, врывается сильный запах перегара. Этот запах обычно не предвещал ничего хорошего, наоборот, он предвещал головную боль в виде встречи с прапорщиком Борей - персонажем эпическим и легендарным в рамках нашего воинского соединения, особенно той его части, которая выползла пару лет тому из Афганистана.
На этот раз головная боль в виде означенного прапорщика заявилась не одна. Вслед за ней в кунг, охая и кряхтя, взобрались двое гражданских, которые, судя по их не особо удачным попыткам удержать равновесие, уже успели раздавить с прапорщиком скупую армейскую поллитру.
Я сделал вид, что не заметил гостей, тем более, что я действительно был очень занят. Но тут Боря решил продемонстрировать собутыльникам степень своей важности и магию своего обалдеть-какого-высокого воинского звания. Он подрулил ко мне и начал давать ценные советы, попутно пытаясь подергать за разные переключатели и понажимать ближайшие кнопочки. Это было уже слишком, и я, как ответственное лицо при исполнении, обратился к нему по-хорошему:
- Товарищ прапорщик, освободите помещение, Вы мешаете мне работать. Кроме того, присутствие на объекте посторонних лиц, тем более гражданских, является грубым нарушением устава внутренней службы.
Боря предпринял попытку протрезветь и, чтобы помочь ему в этом нелегком деле, я добавил:
- Я думаю, что Вам стоит пойти немного поспать.
От такой наглости прапорщик ушел в глубокий нокдаун. Когда к нему вернулась способность производить членораздельные звуки - реакция была предсказуема:
- Товарищ солдат! Что вы себе... Как... Это... Значит так... ТРОЕ СУТОК АРЕСТА!!!
Ну, реакция понятна, он должен был спасать честь своего помятого мундира в глазах "посторонних лиц".
Я не доставил ему такого удовольствия. Я улыбнулся и спокойно ответил:
- Есть трое суток ареста.
Мое спокойствие объяснялось предельно просто: для того, чтобы определить меня на гауптвахту, необходимо было заполнить бланк "Записки арестованного", достать которую можно было только в строевой части, которая ночью была безнадежно закрыта - а следовательно, мой арест откладывался до утра. А утром - согласно моим подсчетам - Боря должен был протрезветь настолько, чтобы понять, что арест единственного специалиста в подразделении, коим я являлся на тот момент, не сулит ничего хорошего обороноспособности отечества и его, Бориной, обороноспособности перед вышестоящим начальством...
Пришло утро. Боря протрезвел, но по причине жестокого отходняка - с дерева слезть не пожелал. А потому, около восьми часов утра, я, в сопровождении своего непосредственного прапорщика, вооруженного "Запиской арестованного", стоял перед металлической дверью гауптвахты, находящейся в расположении комендантской роты. Дверь нам открыл караульный чеченец. По неведомой мне причине, больше половины личного состава комендантской роты были чеченцами. Представители этого же маленького, но гордого народа, по понятным причинам, составляли основную массу арестантов, не оставив в батальонах почти ни одного своего соплеменника.
С меня сняли ремень, тренчик и шнурки, отобрали головной убор и все личные вещи. Боря прощался со мной подчеркнуто холодно и официально, без лишней лирики. После того, как он отбыл, караульный передал мою скромную персону другому чеченцу, который и определил меня в камеру.
Сии хоромы представляли собой бетонную коробку размером полтора на полтора метра, с высоким потолком и без всяких признаков какой-либо мебели. Единственным источником освещения (если не считать смотрового отверстия в двери) служила маленькая квадратная дырка в стене под самым потолком. В моем распоряжении имелась небольшая ступенька у правой стенки. Я приземлился на нее и стал думать. Хотелось курить и спать. Но курить было нечего, а спать - не получилось. Вытянуться на полу кое-как по диагонали - с моим не самым большим в нашем подразделении ростом в 180 см - еще как-то было возможно. Но стоило мне это сделать, как бетонный пол начал тянуть из меня все тепло. Я попробовал спать, сидя на ступеньке, но тут мой "курорт" был нарушен. Дверь открылась и на пороге появился командир комендантской роты, тип пренеприятнейший и вредный до невозможности. Он брезгливо оглядел меня и скомандовал себе за спину: "Давай!"
Из-за его спины выскочил молодой солдатик с ведром и быстро выплеснул содержимое ведра на пол моего апартамента. Дверь закрылась и сразу же мне в нос ударил резкий запах. Хлорка.
Я был наслышан о подобной "дезинфекции", но почувствовал ее на себе впервые. Это было незабываемо. Глаза слезились, в горле першило, а нос отказывался втягивать в себя воздух. Я попытался встать на ступеньку и подтянуться поближе к "окну", но в этот момент его закрыли снаружи железной заслонкой - надо понимать, для пущей эффективности "дезинфекции".
Я прозанимался вынужденной токсикоманией несколько часов. Определить время было невозможно, но тут стали выводить пациентов из соседних камер и я понял, что дело к вечеру (на гауптвахте у нас кормежка была два раза в день). Мне, как особо важной персоне, доставили еду прямо в камеру. Постепенно хлорка начала выветриваться (или я начал привыкать), и тогда возник следующий вопрос: "как поспать?" Пол, кроме того, что был холодным - после "дезинфекции" стал еще и мокрым, так что приземлиться на него не было возможности. Я снял ботинки, положил их на ступеньку и присел сверху. Было довольно удобно, почти люкс, но тут невыносимо захотелось курить - это было самое трудное испытание, которое не давало мне по-настоящему насладиться заслуженным отдыхом...
Наступила ночь. В тишине коридора зазвенели ключи, потом послышался грохот открываемых дверей и чеченская речь - караульные выпускали своих земляков в ночную самоволку. Когда очередь дошла до моей двери - глазок приоткрылся, впустив лучик света, и в нем возник чей-то глаз.
- Кто такой? - спросил глаз с чеченским акцентом.
- Солдат - ответил я.
- Как фамилия?
- Поллак.
Глаз поинтересовался:
- Русский? (наши чеченцы не любили русских).
- Нет.
- Узбек? - удивился глаз (узбеков они не любили еще больше).
- Нет.
- А КТО??? - в его понимании мир делился исключительно на чеченцев, русских и узбеков.
- Еврей.
Глаз задумался. Но так как, судя по всему, это занятие было для него в новинку - он решил посоветоваться с другими караульными.
На громком совещании прямо за дверью, мои нерусскость и неузбекскость, по-видимому, были истолкованы в мою пользу. Потому что через пару минут глаз снова появился в отверстии и спросил:
- Тебе что-то надо?
Я решил наглеть до конца:
- Отпусти подышать, я вернусь до подъема, честное еврейское.
Глаз не поверил:
- У меня нет ключа от твоей камеры, скажи, что надо - я принесу.
- Мне нужны сигареты, спички и одеяло.
Он ничего не ответил и исчез.
Когда я уже решил, что он исчез навсегда - глазок неожиданно приоткрылся и оттуда сообщили:
- Держи!
Влетел спичечный коробок, я успел его поймать прежде, чем он упадет на влажный пол. За ним последовали сигареты, по одной - пачка в отверстие не помещалась. После сигарет в глазок влез угол синего армейского одеяла, за ним раздался приказ:
- Тащи!
Я попробовал, но не смог втащить больше, чем 30 сантиметров: одеяло расширялось, глазок - нет.
Он вытащил одеяло обратно, располосовал его штык-ножом на полоски по 20 сантиметров шириной, после чего это подобие домашней лапши перекочевало ко мне в номер...
Ночь была чудной: я лежал на аккуратно сложенных останках одеяла, подложив под голову ботинки, и курил, с улыбкой вспоминая свои недавние мытарства...
Когда утром ко мне пожаловал с визитом ротный - он был несказанно удивлен моим нехитрым скарбом. Издав возглас, обозначающий, как видно, крайнюю степень восхищения, он отобрал у меня спички, сигареты и растерзанное одеяло, пообещав напоследок отдать меня под трибунал за порчу армейского имущества (ага, так я ему и поверил - сильно он хотел разрекламировать то, что творилось по ночам во вверенной ему "гостинице"). Через несколько минут я услышал "втык", который получал караульный от ротного. А еще через минуту мое помещение снова было "продезинфицировано".
Когда я попробовал возмутиться - ротный накинул мне еще сутки ареста - от себя...
Итак, мне предстояло провести еще трое суток в продезинфицированной камере, сидя на бетонной ступеньке, и на этот раз - без одеяла и сигарет.
Мои мысли о бренности существования были прерваны очередным светским визитом. На этот раз это был Боря. Он вошел в камеру, поморщился от запаха хлорки и поинтересовался моим самочувствием. Я надел оптимистичную улыбку и заявил:
- Товарищ прапорщик, спасибо за предоставленный отпуск, так хорошо и долго я не спал уже полтора года. Никаких дежурств, никаких занятий, никаких построений, еду доставляют прямо в постель - что еще надо солдату для счастья?
- Я могу освободить тебя, только при одном условии: ты признаешь, что был неправ и попросишь прощения...
Это была бомба! Такими понятиями, возможно, оперируют в институте благородных девиц, но в советской армии? "Неправ"?! "Прощение"??!!
Я ему нужен. Не знаю, зачем, но очень срочно. Вот только его прапорщицкий кодекс чести не позволяет ему просто так прийти и сказать об этом. Ну что ж, поиграем.
- Товарищ прапорщик, даже если бы я был неправ - у меня нет никаких причин покидать это уютное заведение для того, чтобы вернуться к ночным дежурствам. Так что, трое суток - значит, трое суток. Здесь армия, а не Привоз. Тем более, товарищ капитан добавил мне еще сутки за примерное поведение.
Как только Боря услышал про четвертые сутки - паника пробежала по его лицу, и он выскочил из камеры, захлопнув дверь.
Спустя полчаса он, в сопровождении ротного, вошел в камеру и объявил (так, как будто в камере присутствовало человек двадцать):
- Рядовой Поллак, на выход!
Я поднялся и проследовал за ними. Пока я завязывал шнурки, Боря в нетерпении выплюнул:
- Быстрее давай!
А ротный добавил:
- И прекрати улыбаться своей наглой еврейской мордой! - при этом сам он явно прикалывался с ситуации вообще и с Бори в частности.
Когда мы вышли на яркий дневной свет, я увидел, что за мной прислали машину начальника политотдела бригады. Разместившись на заднем сидении, я все же не выдержал:
- Товарищ прапорщик, может, все-таки скажете, что произошло?
- Комиссия из округа. Завтра утром. Даю тебе пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок - и в кунг. Все должно быть в ажуре до завтрашнего утра. Об исполнении - доложить. Ясно?
- Так точно.
- И еще... Завтра я подкину тебе "черпака" в помощь. Научишь его всему. Даю тебе 2 недели. А то развел тут, понимаешь, монополию... Театр одного актера...
Подумаешь - "благосклонность"...
И в глазах кого? В глазах главного надсмотрщика.
Всего лишь...
