Бабушка Фрума Рохл, Мамина Мама, собралась в далекий путь. Девять лет назад они с дедушкой уехали в Эрец Исроэль и поселились в Ерушалаиме. Дедушка учил молодежь Торе. Бабушка делала то, что всю жизнь делала: вела хозяйство, помогала бедным, успевала и здесь и там. В этом году дедушка умер. А вскоре бабушка почувствовала, что и ей пора идти вслед за ним. Тогда она попросила приехать своего старшего сына, маминого брата, которого звали Янкев Лейб,
Он приехал и вошел в ее дом, в ее комнату. Там было много друзей и соседей. Они тихо переговаривались и в их беседе мелькало часто слово «цидконис», праведница. Это они бабушку так называли. Янкев Лейб подошел к ее кровати, поцеловал мать, и лицо ее осветилось. Она сказала:
— Борух Гашем, что я дожила увидеть тебя…
И она попросила, чтоб сыну принесли позавтракать, прямо здесь, рядом с ее постелью. Сама бабушка почти ничего не брала в рот, но ей было приятно видеть, как ест ее старшенький, который пятьдесят шесть лет назад появился на свет и стал учить ее, что значит быть мамой. Было десять часов утра, четверг, восемнадцатого Швата, неделя, когда читалась параша «Итро».
Постороннему человеку трудно было бы назвать праведницей старушку, которая слабым голосом отпускает шутки на идиш. Но послушаем, о чем она шутила…
Настал канун субботы и бабушка сказала, что хочет зажечь свечи. Сын ответил:
— Сирены еще не было.
(В Ерушалаиме включали сирену, чтоб все знали о приближении субботы).
Бабушка улыбнулась:
— Зачем мне ждать, когда начнут свистеть на меня? Лучше я на них присвистну…
К ней пришел ученик покойного мужа и спросил, как быть: он начал учиться на шойхета, а тут подвернулась другая работа.
— Хороший бизнесмен никогда не берется за два дела, — ответила бабушка. ~ Продолжай учить шхиту…
Она стала рассказывать сыну, как после приезда в Америку она развесила во дворе талис-катанчики своих сыновей. Соседи спросили с насмешкой:
— Неужели ваши дети действительно их носят?
— А что, разве другой Б-г в Америке? — раздался ее ответ.
Дедушка бился, чтоб обеспечить существование основанной им ешивы, и денег в семье было мало. Бабушка сама пилила дрова. Она ходила в магазин, где по-дешевке торговали несвежим хлебом. Если кто-то рядом покупал свеклу, обрывая зелень, она, пряча гордость, просила отдать очистки ей — чтобы приготовить из них обед на семерых детей… Бабушка, голос которой дрожал при слове «шаббос», никогда не покупала рыбу в пятницу, а только после конца субботы, когда цена ее падала. Весь этот бой, вся эта грошовая экономия нужна была для того, чтоб освободить мужа от поисков заработка, чтоб он не отрывался от главного.
Бабушка была обратной стороной медали. Опорой дома, утопленной в земле. Благодаря ей держалась ешива.
Потом дети подросли и стали хорошо зарабатывать. Денег, которые они присылали в Эрец, с лихвой хватало на жизнь. Но бабушка призналась Янкев Лейбу, что за девять лет пребывания здесь она не купила себе ни одного нового платья. Зато они провели в свой дом водопровод, и люди с их улицы смогли бесплатно получить в дома воду. Зато были сыты бедняки, жившие рядом.
Слишком много небесного было в ее земной жизни, чтоб назвать выход души из тела рубящим словом «смерть». По-еврейски говорится о таких людях «нифтар» — отошел…
Бабушка готовилась к отходу спокойно и быстро, как к субботе прибиралась. Она попросила помыть себя, поменять постель и одежду. Ей хотелось, чтоб после смерти ее тело обмывали на столе из ешивы.
— У меня есть доля в их учебе…
Она сказала сыну на ухо свое главное завещание:
— Передай всем детям, чтоб они соблюдали святой шаббос… Чтоб делали работу Гашема… Чтоб были честными и прямыми… Пусть носят цицис. Пусть вырастят детей, боящихся Б-га. Тогда вам во всем будет удача…
Силы ее слабели, конец был близок. Вдруг бабушка воскликнула, окрепшим звенящим голосом, что видит, как души ее матери, ее родных, ее мужа, выходят сейчас к ней навстречу. Она вытянула ноги и подняла голову. Ее лицо светилось таким светом, что люди, бывшие в комнате, застыли, прикованные к месту.
— Шма, Исраэль… — сказала бабушка.
И ушла от нас. Это было в десять часов вечера, во вторник, двадцать шестого Швата. Стоило так жить, чтобы так умереть.
Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:
