Мусар Дома Учения в Кельме 42. Этот мир — «преддверие» (часть 3)

Мне приятны твои слова, и я вижу, что величие семьи, в которой ты удостоился родиться и получить воспитание, укоренилось в тебе, и ты можешь этим гордиться. Счастлив ты, что твое ухо внемлет Учению, ведь это большая редкость в наше время. Обладающий даром слушать и воспринимать слова Торы должен пребывать в радости, ибо мудрейший из людей — царь Шломо — увенчал обладателя чуткого уха короной мудрости: «Ухо, внемлющее увещеванию жизни, пребывает среди мудрых»^[51]. И царь Давид видел достоинство в том же: «уши Ты открыл мне…»^[52] Так и ты развивай свое восприятие все больше и больше, как сказано в «Шма Исраэль!»^[53] — первой заповеди, которую каждое утро исполняет избранный народ. Как Писание пробуждает слух, открывая его источники, и, как кристально чистый родник, изливает свои воды, так и чтение «Шма Исраэль» озаряет душу, тело и все его органы светом мудрости, если человек принимает на себя царство Небес и исполнение заповедей, хорошо понимая, что лишь это приносит истинное наслаждение даже мельчайшим частичкам его естества.

Мудрость не оценить критериями нижнего мира, по законам которого пустые сосуды могут что-то вместить, а в наполненные уже ничего нельзя добавить^[54]. Нижнему из миров свойственно состояние, при котором за наполнением следует опустошение. Если человек не испытывает чувства голода, это означает, что он болен. Но не такова мудрость: сосуд, наполненный ею, может вместить в себя еще больше знания, а пустой сосуд ни на что не способен. Люди, которые не жаждут мудрости, никогда не воспримут ее, и даже если ее слова и доносятся до их ушей, они их не замечают, остаются к ним безразличны и равнодушны. Получается, что мудрость ведет к существованию, а наслаждения этого мира — к опустошению: например, когда пища переваривается и усваивается, организм вновь начинает испытывать чувство голода, то есть временное наличие сразу же сменяется отсутствием. Получается, что основа влечения к еде — отсутствие, а суть желания мудрости — наличие. И это — верный признак вечности мудрости; стремление человека к знанию объясняется тем, что оно бесконечно, как все вечное.

Из этого наделенный разумом с легкостью поймет, что знание для мудреца несравненно желаннее, чем наслаждения для сластолюбца. Ведь в отличие от мудрости соблазны этого мира подобны решету: его никак невозможно наполнить.

Вернемся же к высказыванию мудрецов Мишны: «Кто мудрец? — Видящий нарождающееся»^[55]. В юности я удивлялся: неужели мудростью достойно называться понимание того, как следует поступать, чтобы в дальнейшем не пришлось раскаиваться? — Мне это казалось очевидным. Но потом я понял: в этом и состоит истинная мудрость. Прежде мне не было понятно, что имеют в виду наши мудрецы в своем изречении: «Чему подобен учащийся в старости? — Стертой бумаге, на которой пишут чернилами»^[56]. Я плохо понимал смысл этой метафоры, пока не осознал: мудрость обретается только тогда, когда воспринятые образы запечатляются на скрижалях сердца. А если оно всецело заполнено отображениями нижнего мира, то невозможно внести в него образы мудрости, поскольку нельзя примирить полные противоположности: нижний мир ущербен, а мудрость совершенна, и они несовместимы, как огонь и вода. Поэтому, если человек желает постичь мудрость, вначале он должен освободить свое сердце от образов нижнего мира, и лишь затем в нем появится место для истинного знания, — и тогда станет возможно запечатлеть в нем образы мудрости. Поэтому Мишна говорит, что обучение старика подобно «письму чернилами на стертой бумаге». Мишна учит нас, что вначале необходимо устранить отображения нижнего мира, и только тогда, возможно, в сердце проникнут образы мудрости, но все равно — лишь как чернила на стертой бумаге. И это очевидно.

Получается, что если человек видит нарождающееся и заботится о своем уходе из нижнего мира, то это свидетельствует о том, что его сердце хранит образы мудрости, и он хорошо понимает, что она основана на совершенном существовании и обещает вечное удовольствие. Поэтому он радуется, постигая мудрость, даже если она отделена от него завесой материи. Он представляет радость своего существования в виде чистого разума, и это — ни с чем не сравнимое наслаждение. Он видит нарождающееся, понимает, что самое ужасное страдание — это сожаление, когда уже ничто не может помочь. И это — крайняя точка, испытание для мудрости, как мы уже писали: «Сущность мудрости — раскаяние и добрые дела»^[57]. И хорошо это пойми. Да дарует нам Милосердный удел среди мудрецов, заботящихся о грядущем^[58].

[51] Мишлей 15:31.

[52] Теилим 40:7.

[53] Дварим 6:4.

[54] См. Брахот 40а.

[55] Авот 2:9, Тамид 32а.

[56] Авот 4:20.

[57] Брахот 17а.

[58] «Изучение Торы освещает душу, придает знанию основательность и силу, ослабляет дурное побуждение и учит как смирить природные склонности и не следовать за ними. Всевышний сказал об этом: “Я сотворил дурное побуждение и даровал Тору как лекарство” (Кидушин 30б). Высший свет Торы освещает душу, проникая в ее глубины, заливает светом все ее уголки, изгоняя из них тьму и не позволяя злу в них проникнуть и укрепиться. Только так можно спастись от диких зверей и разбойников: они избегают света». (Маариль Блох, Уроки Знания, гл. «На всех твоих путях знай Его»).

Редакция благодарит рава Хаима Бурштейна за любезное разрешение на публикацию